ВСЕВОЛОД НЕСТАЙКО
Тореадоры из Васюковки
Часть первая, которую рассказывает Павлуша Завгородний.
Необычайные приключения Робинзона Курузо и его верного друга и одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки
Раздел И
Метро под свинарником. Тореадоры из Васюковки. Собакевич. Дед ругает внука, который вместе с другом Явью решил прорыть метро под свинарником, в которую провалилась п'ятипудова пятнистая свинья Манюня, и приказывает зарыть яму.
Наверное, вам странно, что это за имя такое - Ява? То он сам себя так назвал, когда ему года полтора было. То оно, пискля малое, хотело сказать: «Я - Ваня», а получилось «Ява», то «Иван» у него так прозвучало (потому что на самом деле его Иваном зовут), но причепилось то «Ява» к нему, как репей к собачьему хвосту. Даже милиционер товарищ Валигура, что живет в нашем селе, так его зовет.
У них вообще вся семья интересная.
Отец на скрипке играет. Корова - Контрибуция называется. А дед (вы уже с ним знакомы) - заядлый охотник, на охоте, когда стреляет, левый глаз портянкой завязывает. Потому что у него левый глаз без правого не прищуривается. Как левое примружить - правое именно заплющується. Но бьет дед Варава с той портянкой, ох же и бьет!
Городские охотники, «Волгами» с Киева приезжают, только ахают.
«Вы, дедушка, абсолютный чемпион», - говорят.
В честь старого Реня даже полевое озеро, что возле нашего села, люди Реневим назвали.
Мать же Явина - депутат райсовета, звеньевая кукурудзоводів.
Как-то Ява с Яришкою, сестренкой меньше, поссорился и при всех шлепки ей оказывал. Так она, вместо того чтобы заплакать, вдруг как закричит:
- Опозогив! - она букву «р» не выговаривает. - Маму - депутата на все село опозогив. Загаза чогтова!
Такого шороху наделала - Ява не знал, куда и глаза девать. Стоял-стоял, красный словно рак, а потом как дал дриза - только пятками залопотал.
И то только раз такое было. А вообще характер у Явы ого-го! Сталь, а не характер. Таких на миллион только один бывает.
Однажды Ява предложил провести бой быков. Решили, что в бою с тореадором будет принимать участие корова Контрибуция, которая долго не принимала бой, хоть как размахивали у него перед носом красным ковриком. Ява разозлился и больно ударил Контрибуцию ногой по губе. И вдруг... оказался высоко в небе. Когда приземлился, сразу помчался к пруду, а за ним разъяренная корова. Полчаса ребята мокли в грязной лужи, пока Контрибуция не успокоилась. Потом Ява предлагает совершить подводной лодки из старой плоскодонки.
Когда ребята проходили мимо старого колодца, крикнули в глубину. Оттуда послышалось собачье скімлення. Ява спустился на дно и вытащил товарища с маленьким щенком на руках, которого сразу же назвали Собакевичем.
Раздел II
«Вермахт!.. Двадцать железных!..»
- Рень и Завгородний! Выйдите из класса! Скоро вы корову на урок приведете! Зривщики дисциплины! Нарушаете ли мне учебный процесс! Я на вас директору жаловаться буду! - Галина Сидоровна вся аж кипела (казалось, что в нее даже пар идет изо рта).
Мы покорно потеліжилися за дверь.
В коридоре Ява расстегнул рубашку, наклонился, и Собакевич выскочил из его пазухи на пол и заметляв хвостом, будто ничего не произошло.
- Тоже еще! - укоризненно сказал ему Ява. - Не мог помолчать. Не тебя же спрашивали, а Павлушу, чего выскочил, как Черт из табакерки?
Собакевич виновато склонил голову набок. Видимо, он понял, что подвел нас.
Друзья привязали к шее Собакевича звонок и отпустили гулять. Прислонившись к стене сарая, ребята услышали такой разговор:
Верзила: Оно-то, конешно, так... Но...
Кныш: Зато подарочек получишь от немцев разве такой! На десять лет будет...
Верзила: гы-Гы!
Кныш: ...Вермахт щедрый...
Верзила: А что же, конешно...
Кныш: Должно быть двадцать железных... Точно... А качество... Бронебойная... Р - раз - и нету! Будьмо!
Слышен звон стаканов, - видимо, Кныш и Бурмило выпивают.
Кныш: Купим в Киеве, что надо, и за дело!
Верзила: Сам не можешь?
Кныш: Если бы я имел время и если бы плавал так, как ты, я бы вообще без тебя обошелся.
Верзила что-то прохарамаркав, мы не разобрали ни слова.
Кныш (раздраженно): А... крест-накрест! Надо хватать момент, а ты!.. Это же так удачно, что меня посылают с этой экскурсией школьной...
Верзила: Ну, ладно! Завербовал.
Кныш: Только - никому - никому! Ни одной живой души. Потому - как узнают...
Верзила: Чтобы я бога не видел! Что я - маленький! Это ж такое дело...
Кныш: Ну, до завтра!
И все. Воцарилась тишина. Вероятно, Кныш и Бурмило вышли из сарая.
Однако ребята ничего не успели решить, потому Собакевич, носясь по школьному двору, сорвал учебный процесс: все подумали, что звук от его звонка - то школьный звонок, и помчались с уроков. Галина Сидоровна разозлилась и отказалась брать ребят на экскурсию в Киев.
Раздел i - раздел VIII
Ребята выпрашивают, чтобы Галина Сидоровна взяла их в Киев. Она против. Друзья сами прячутся в машине. уезжая, ученики пели. Вдруг умолкли, а Павлуша и Ява продолжили петь и выказали себя. Учительница заставила их вылезти из-под скамьи.
Потом все решили поехать на метро: очень хотелось его увидеть. Однако для друзей важнее было следить за Верзилой и Кнышом, которые поехали в магазин «Динамо», что на Крещатике, и купили ласты и маску с трубкой для пірнання.Стежачи друзья потерялись в метро и услышали свои фамилии по радио. Старшина милиции Паляничко привел их к учительнице.
Ребята выследили Бурмило и Кныша, когда они ныряли в плавнях, знаменитых своей дичью. Со временем выяснилось, что охотник Папуша часто вспоминает свою винтовку, которая втопла в озере. И он бы заплатил даже больше, чем винтовка стоила, потому что, кроме всего, верил, что от нее зависело его охотничье счастье.
Следя за подозрительными, ребята влезли на двор к учителю Антона Фарадейовича и опрокинули сосуд, из которого что-то вылилось.
Выяснилось, что друзья опрокинули посуда с глобулосом - микроскопической водорослью, которая может стать основой для питания астронавтов. Ява и Павлуша признались в содеянном - и учитель простил их.
Начался экзамен с украинского языка, однако Явы не было. Он появился уже когда сдавали работы. Он, оказывается, рыбачил. Дед Варава его выпорол.
Ява стал вести себя странно: замкнулся в себе, отказался ехать на море, хотя раньше очень просился.
Раздел IX,
в котором Павлуша рассказывает, как он подружило с Явой до четвертого класса я с ним не дружил.
Он был уредний.
Так я считал.
Потому что он меня при всех в лужу толкнул, как я его кепку на иву забросил. А я был в новеньких шевйотових штанах. Мне мама только утром в раймазі купила. И теми новехонькими штанами я в самое жидкое грязь сел. И Анка Гребенючка так смеялась, так смеялась, что у нее аж булька из носа выскочила.
Я дружил с Антончиком Мацієвським. Он меня малиной угощал. У них было много в саду малины, а у нас не было. А малина с молоком - вы же знаете! Я даже больше, чем вареники с вишнями, люблю.
Я думал, что дружитиму с Антончиком и буду есть малину вплоть до старости Но...
Был солнечный теплый сентябрьский день Мы сидели на бахче и с присьорбом хрумкали арбузы.
Вы не были на нашем баштане? О-О! Тогда вы ничего не знаете. Такого баштана нет нигде. Точно! Конца - края не видно. От горизонта до горизонта. И арбузов - тысячи, миллионы... И все полосатые. Как тигры. Тысячи, миллионы тигров. Я живых видел в цирке. В Киеве. Но разве тигры? Вот дед Салимон - баштанник наш - вот тигр! Ох же бьется! Как влупит своей костлявой рукой по штанах - два дня чухаєшся. Он чего-то не любил, как мы воровали арбузы с баштана. Он любил, чтобы мы просили. А мы не любили просить.. Оно не так вкусно.
Короче, мы сидели на бахче и хрумкали арбузы. Краденые. Деда не было. Не было и близко. Он пошел в сельмаг за сигаретами. Мы видели. И мы были спокойны. Он там обязательно встретит какого-нибудь своего дружка, деда Варавву или еще что, и они заведутся об американских агрессоров или о реваншистов вплоть до заката. Это уж точно. Дед Салимон целыми днями от нечего делать слушал в одиночестве на бахче транзистор «Атмосфера», что купил себе в сельмаге, и его просто распирало от разных новостей.
Итак, мы сидели и хрумкали. То есть уже и не хрумкали даже. Один только толстый Гришка Сало хрумкав - то мог день и ночь есть. А мы все сидели и хукали.
Вот насытились арбузов! Что называется, от пуза. Дальше есть уже нет возможности - некуда.
Мы сидели под огромной горой арбузов - это уже собрали для отправки, завтра придут машины.
И кушать невмоготу, и нет сил бросить этот кавунячий рай - когда еще так повезет, чтобы деда не было, да и вывезут же завтра.
Пробовали мы в футбола арбузом играть - тяжело, ноги болят.
Пробовали в «войны». Выложили из арбузов на земле военный объект - вражескую укрепленную линию. Взяли в руки по арбузные - это бомбы, - подняли над головой и - ву-у-у! Летят наши советские штурмовики-бомбовики. Подлетают - рреп! рреп! Трескаются полосатые бомбы, летящие в разные стороны осколки и шрапнель - черные скользкие «семечки», льется красная арбузная кровь...
Побомбили несколько минут, посмотрели - аж самим страшно стало и совестно. Красно-бело-зеленая каша на земле.
- Э, ребята! Это уже свинство! Так только фашисты делают!
- И правда! Давайте не будем!
Снова сели, сопемо.
Посмотрел тогда Степа Карафолька на гору арбузов и говорит:
- Здоровеннецька все-таки! Настоящая тебе пирамида египетская.
И вдруг вскочил:
- Пацаны! А давайте сыграем в фараона и египетскую пирамиду.
- Га? Что? Кого? - не розшолопали мы.
Степу мы не любили. Он ежедневно чистил зубы, делал зарядку и вообще был свинья. Короче, он был то, что называется образцовый ученик: учился на одни пятерки, вел себя в школе безупречно, не буянил, не бил окон, не макал косу девочки, что сидит впереди, в чернила, не поджигал на уроке «лягушку» из киноленты... И этим очень всех нас подводил.
Потому всегда:
- А вот Степа, видишь...
- А почему Степа..
- А посмотри на Степу...
И - хлоп! хлоп! хлоп!
«А чтобы тебе, Стьопо, чирей сел на носу!» - всегда думалось в такие минуты.
Но иногда мы Степе прощали за то, что, на наш взгляд, он очень много знал. Потому что читал день и ночь. И был для нас своего рода ходячим справочником Вот и сейчас.
- А что оно за такое - египетские пирамиды? - жуя, спросил Гришка Сало.
- Не знаешь, барахольщику? Это такие гробницы здоровущі. В Египте. В них египетских царей - фараонов хоронили много веков назад. До сих пор стоят, как новенькие, и туристы со всего мира приезжают на них смотреть.
- Ага, про это в пятом классе проходят, я в братовому учебнике видел, - подтвердил Антончик.
- А я по телевизору в кіножурналі, - сказал Вася Деркач.
- Ну и что? - спросил я. - А как же играть?
- Как? Хм! - презрительно хмыкнул Степа. - Выберем среди нас фараона. Он умрет, и мы его похороним. И пирамиду сделаем. Из арбузов.- А что - это вещ! - В Яви загорелись глаза. - Интересно!
- Ребята! Да вы что? Тю! - сказал я. - На кой нам в того вонючего фараона! У мертвяка! Тоже еще весело - в похороны играть! Ха-ха!... Давайте лучше у пограничника и шпиона. Я согласен шпионом!
- Старик! Договорились - все! - решительно сказал Ява. - Давай щитаться, кому фараоном. Ну! Катилась торба с высокого горба, а в той торбе хлеб-паляница, кому придется, тот будет... фараоном.
Я так и знал, слышало мое сердце.
- Старик! По-честному! - сказал Степа Карафолька. Это мы от киевских охотников научились говорить друг на друга «старик».
Я вздохнул.
Я был ужасно невезучий. Во что бы мы не играли, мне всегда выпадало быть то разбойником, вором, шпионом или фашистом, или биляком. Короче, врагом. Я уже не помню даже, когда я был нашим, советским. А я так любил наших! И всегда был врагом.
- Старик! Ничего, не волнуйся! Тебе в любви будет везти! Точно! Есть такая примета! - успокаивали меня ребята. - Вон-до Гребенючка на тебя заглядывается.
- Подавитесь своей любовью! Плевал я на любовь! Триста лет! - с ненавистью цедил я сквозь зубы и плелся занимать вражеские позиции.
И когда Степа Карафолька только произнес слово о ту египетскую пирамиду, я уже не сомневался, что фараоном буду именно я. И не ошибся...
- Ну, то что делает? - грустно спросил я.
- Значит, так, - быстро заговорил Степа. - Ты - славный, знаменитый, могущественный египетский фараон. Какой хочешь - выбирай: Хеопс... Тутанхамон... Гаменхотеп...
- Гаменхотеп, - равнодушно сказал я.
- Прекрасно. О великий и мудрый фараоне Гаменхотеп! - возвел руки к солнцу Степа. - Ты завоевал много земель, ты покорил много народов, ты вписал свое имя в историю веков Древнего мира! Но неумолимая смерть подстерегла тебя, и вот ты умираешь. Плачьте, рабы, крупный Гаменхотеп умирает!
Ребята завыли, как шакалы.
- Ну, давай - давай - ложись и умирай, - под аккомпанемент этого воя сказал Степа Карафолька.
Я лег.
- Прощайся и... - махнул рукой Степа.
- Прощайте, - мрачно проговорил я. - Не поминайте лихом. Простите, меня что не так. Кланяйтесь маме, папе, Галине Сидоровне и всем нашим.
- Обойдется! Умирай, умирай быстрее! - нетерпеливо перебил Степа. Я закрыл глаза и громко вздохнул - выпустил дух.
- О люди! О народы! Большой Гаменхотеп умер! О горе, горе! - так отчаянно завизжал Степа, что мне самому стало страшно и жалко себя.
- Но имя его будет славен в веках! И пирамида великого Гаменхотепа сохранит для поколений память о нем. За работу, жалкие рабы! За работу!
И ребята засуетились, обкладывая меня арбузами. Через несколько минут я почувствовал, что на грудь мне наваливается тяжеленный груз и мне не чем дышать.
- Эй! - вскрикнул я. - Давит! Эй! Так я и вправду умру. Эй!
- Цыц! - гаркнул Степа. - Не разговаривают. Мертвец, называется! Убивать надо таких мертвяков!
И положил мне огромного арбуза прямо на рожу. Я только кавкнув.
- Э не, ребята, так он и вправду гигнется, - слышу вдруг голос Явы. - Так нельзя.
И арбуз с моей рожи откатился.
- А что же? Как же тогда? Не получится же пирамида, - послышались голоса.
- Как не получится! Получится! - закричал Степа. - Я же забыл совсем. Фараонов хоронили сидя, а то и стоя. Вставай! Вставай, Гаменхотепе! Только молчи - ты мертв!
Я встал, и работа снова закипела. Теперь было легче. Хоть давило в стороны, но дышать можно. Я стоял с закрытыми глазами, а ребята обкладывали меня арбузами. Вскоре вокруг меня уже была самая настоящая пирамида, из которой торчала только моя голова, что, как говорил потом Ява, тоже была похожа на арбуз.
Степа был очень доволен и весело напевал похоронный марш:
- Тай-та-та-ра-та-рай, и-и-и-ра-рай-там-та-рам!
И вдруг раздался пронзительный крик Антончика:
- Ребята! Беги! Дед!
И все бросились врассыпную. Это было так неожиданно, что я даже не сразу испугался. И только когда от ребят осталась одна пыль, я похолодел.
Я стоял, обложен арбузами, не в состоянии шевельнуть ни ногой, ни рукой и смотрел, как ко мне, размахивая дубинкой, бег дед Салимон.
- Ребята! - безнадежно вереснув я. - Куда вы?! А я? Рабы! Гады! Гаменхотепа бросили! Антончику! Дружище!
Но они уже и услышать не могли.
Ну все! Гибель! Сейчас дед подбежит, увидит, что мы наделали, увидит эту гору разбитых арбузов, розмахнеться и - дубинкой мне по башке. И будет на одного разбитого арбуза больше. Будет мне гробница... Пирамида...
Я уже видел разъяренное лицо деда и слышал, как он сопит. Ближе, ближе, ближе...
И тут, как из-под земли, появился Ява. Дед уже был совсем близко уже взмахнул дубинкой. Ява подскочил ко мне, схватил арбуза, что лежал возле самой моей щеки, и бросил в деда. Дед выпустил из рук дубинку и едва успел поймать арбуза. Он же был баштанник, то Салимон, и он не мог допустить, чтобы арбуз упал на землю и разбился. А Ява уже схватил второго арбуза и снова бросил. И снова дед поймал. Это было прямо как в цирке, как в кино. Ява бросал, дед ловил и клал на землю. Ява бросал, дед ловил и клал на землю.
Я понемногу освобождался. Вот уже и я схватил арбуза и бросил. Теперь мы бросали с Явой вдвоем, а дед Салимон ловил. Ловил, пыхтя и приговаривая:
- Ах, шелегейдики!
- Ах, шмарогузи!
- Ах, палачу гаспиди!
Через несколько минут мы с Явой уже вовсю лопотіли пятками по бахче. Теперь догоняй, дед! Ищи ветра в поле.
Я бежал рядом с Явой нога в ногу, словно мы были один механизм. И мне казалось, что наши сердца тоже бьются, словно одно сердце.
Мне было очень хорошее!
Наверное, такое испытывают настоящие друзья - солдаты, когда плечо-в-плечо идут в атаку.
Так бежал бы и бежал на край света. Нет ничего лучшего в жизни за дружбу!
...На второй день наша дружба с Явой была еще более скреплена. Так сказать, кровью. Потому что дед Салимон поделился своими впечатлениями о фараонский пірамідуз нашими родителями. И родители наши сделали нам четыреста двадцать восьмое серьезное предупреждение по тому месту, о которое при девушках не говорят. Делая предупреждения, родители приговаривали:
- А вот Степа! Степа не такой! Степы там не было! Га? Не было же?
Мы зціплювали зубы и молчали. Мы никого не сдали. Никого! Пусть говорят о Степе! Хай! А я все равно знал, кто такой Степа, кто такой Антончик, а кто такой - Ява
Разве мог я, скажите, поехать сам в лагерь к морю после этого?! Ни за что. Никогда в мире!
Дружба! Великое это слово - дружба! Может, больше всех слов человеческих.
Ради дружбы люди идут на пытки, садятся в тюрьму, даже жизнь отдают...
Раздел X - раздел XX
Во время игры ребята подрались. Ява разбил нос Степе. От наказания его спасло загранкомандировку родителей.
Выслеживая Бурмило и Кныша, ребята заблудились в кукурузном поле, проголодались. Спасли их те же Кныш и Бурмило. С того времени до Явы прилепилось прозвище Робинзон Кукурузо. Ребята нашли необитаемый островок на реке и устроили шалаш. Остров назвали островом Переекзаменовки. Ява остался жить на нем сам. Вновь им на глаза попался Кныш. Ребята ломали голову, чего он ищет. Вдруг появились их друзья и юннаты из Киева на лодке и наткнулись на шалаш. Они рассказали о том, что к Фарадейовича приедет профессор и корреспонденты, потому что его глобулус - необычайное открытие. Ява влюбился в Вальку из Киева, которая мастерски танцевала а Павлуша выяснил, что на самом деле его друг сбежал на остров, чтобы готовиться к пере екзаменовки.
Ребята разработали план захвата Кныша в плен. Увидев какую-то фигуры Кукурузо воскликнул: «Руки вверх!». Фигура оказалась дедом Варавою. Во время искреннего разговора дед признался, что искал внука, а ребята, что выслеживают Кныша.
Дед поймал и допросил Кныша. Тот рассказал, что искал двадцать канистр с немец кем спиртом, что были здесь затоплены. Внуку Варава сказал о том, что спирт вы ловили партизаны для госпиталя еще в сорок третьем году.
Последний раздел
Вот так закончились приключения Робинзона Кукурузо на необитаемом острове поблизости села Васюковки.
Следующий после той ночи день был до отказа насыщен знаменательными событиями.
Утром приехал профессор Дудка, руководитель киевских юннатов, а вместе с профессором корреспондент пионерской газеты.
Профессор Дудка оказался молодой красивой женщиной в модном платье с короткими рукавами и в туфлях на тонюсіньких каблучках-шпильках.
Профессор Дудка посмотрела на глобулус и сказала, что это «прекрасный штамб хлореллы» (именно так она выразилась), что она обязательно доложит об этом в институте, еще это большой успех, и горячо пожала руки сначала Фарадейовичу, а потом всем юннатам.
Фарадейович сиял от счастья (кстати, в этот день выписали из больницы его женщину
Юннаты тоже сияли (корреспондент обещал написать о них в газете). Потом Фарадейович при всех обнял нас с Явой, поцеловал и сказал:
- Если бы не вы - все бы погибло! Спасибо, друзья мои, спасибо!
А вскоре в клубе товарищеский суд. На сцене стоял накрытый красной китайкой стол, за которым сидели председатель колхоза Иван Иванович Шапка, члены правления, Явина мама депутат, дед Варава, дед Салимон и Галина Сидоровна.
А сбоку на скамье подсудимых вкупочці сидели нахмуренные Кныш с Книшихою и немного в стороне взъерошенный Верзила. Мы выступали как главные свидетели обвинения. И весь зал очень смеялся, когда Ява рассказывал, как он затонул...
Полсела выступило на этом суде. И все говорили, что тот, кто заботится только о собственной шкуре и своем кармане, не стоит доброго слова (это сказала Галина Сидоровна).
...Что он «внутренний диверсант» (это сказал дед Салимон).
...И если он может продать за копейки свою совесть, торгуя ею на базаре, то за хорошую цену он и Родины не пожалеет (это сказал комсомолец Гриша Чучеренко).
...И сожалению, понимаете, что товарищеский суд не может присудить всипать, понимаете, хорошенько за такие дела, как говорит один хороший человек, по западном полушарію! (Это сказал мой папа.) ...Но ничего, теперь они будут знать, что о них думает все село (это сказал Иван Иванович Шапка). Шумная был суд.
А после суда к нам подошел Гришка Бардадым и сказал:
- Молодцы, босяки!
И хлопнул своими граблями по затылку сначала меня, потом Яву.
Короче говоря, это был день нашей славы. Славы, о которой мы так долго и безуспешно мечтали.
...Но мы почему-то не чувствовали той безумной радости, о которой мечталось. Чего нам не хотелось. ...То есть наши души, как ржавчина железо. ...Какая-то мысль. И когда мы шли из суда, Ява высказал ее.
- Мда, - произнес он задумчиво. - Все это хорошо, но... одни глобулус выводят... космический. Другие мастерят что-то на транзисторах, полупроводниках. А мы... - он вздохнул, - только подштанники на телевизионную антенну вывешивать умеем. Это и дурак может. Да и не только дурак. Даже обезьяна.
- Человекоподобное, - добавил я.
...И вот - уже позади лето, беззаботное досуга. Опять парта, снова каждые сорок пять минут звонок, снова: «Кто не выполнил домашнего задания, поднесите руку!», «Иди к доске!», «Выйди из класса!..» Будничная жизнь бывшего пятого, ныне шестого «Б».
Я сижу на своем привычном месте у окна, смотрю, как гоняет на дворе наш Собакевич, и думаю...
Я думаю о Кнышей - говорят, они продают свою новую хату и едут куда-то на Харьковщину. Наверное - таки заговорила в них совесть после суда. Стыдно односельчанам в глаза смотреть. Может, там, на Харьковщине, и людьми станут.
Он Верзила же и пить бросил, и браконьерский инвентарь свой поломал и выбросил.
И еще я думаю (не впервые уже): « Почему все-таки Кукурузяка высадился на тот остров, что наряду с Высоким? Случайно? Стечение обстоятельств? Или, может, специально?» Я уже спрашивал его.
Молчит.
Только улыбается...
Вдруг мои мысли нарушает голос Галины Сидорівни:
- Рень, к доске!
И я чувствую, как мой правый локоть подскакивает вверх - это встает, поднимая крышку парты, мой сосед. Мой сосед и друг Ява (бывший Кукурузо). Конечно, он же составил нереекзаменовку (а что же вы думаете!) и тоже перешел в шестой класс. О, то были очень напряженные дни - после суда.
Сначала я только ходил под окнами у Ренов и на всех цыкал. На Собакевича: «Цыц!» - не гавкай.
На корову Контрибуцию: «Цыц!» - не мукай.
На зозулястого петуха: «Цыц!» - не кукурікай. Следил, чтобы никто не помешал готовиться моему другу.
А потом я убедил его, что лучше готовиться вдвоем, что мне тоже это необходимо, потому что я ничего не знаю.
Сначала он отнекивался:
- Не надо мне твоих жертв!
Но я сказал:
- И ты что - хочешь быть лучше меня? Хочешь все знать, а я, значит, оставайся дураком неграмотным? Это нечестно, не по-товарищески!
И он вынужден был согласиться.
Целый август мы готовились вдвоем. Не скажу, чтобы это было очень интересно, интереснее, например, чем играть в футбол, в чурки-палки или ловить рыбу... Но кто сказал, что для друга надо делать только то, что интересно?
На переэкзаменовку я тоже пошел вместе с Явой. И диктант мы писали вдвоем.
Галина Сидоровна сразу поняла, чего я пришел, и сказала:
- Садись тоже пиши, тебе это полезно.
И вы знаете, я написал хуже, чем Ява. Он сделал только две ошибки, а я три. Недаром он, чертяка, брал с собой «Грамматику» на необитаемый остров.
И вот теперь он стоит у доски и уверенно пишет упражнения, и ни разу не ошибся.
Кстати, я знаю, что в книге «Робинзон Крузо» лежит у него бумажку с одним адресом.
Вряд ли кто-то бы стал беречь адрес просто так, не думая с ней воспользоваться.
Итак, грамматика моему другу еще и, так сказать, лично нужна. Отличницы безграмотного письма не напишешь. Лучше сразу в колодец вниз головой.
- Молодец, Рень, садись! - говорит Галина Сидоровна. И мой дружбан, разомлевший от гордости, медленно идет на место.
Сев за парту, Ява несколько минут молчит - пока не улеглись чувства, вызванные похвалой учительницы. Потом наклоняется ко мне и шепчет:
- Так что - испытаем?
- Давай, - говорю я.
Мы склоняемся и засовываем головы под парту. Ява вынимал из-за пазухи плоскую жестяную коробочку из-под конфет, из которой торчат разные винтики, шпунгики и проволочки. Это изобретенный нами механическое устройство для расстегивание пуговиц. Официального названия он еще не имеет и носит название пока условно «штукакенція» (не «штука» и не «штукенция», а именно «штукакенція», потому что каждое изобретение обязательно должен иметь свое название). Действует «штукакенція» очень просто прикладываешь к пуговице, нажимаешь на кнопку - и готово. Только сначала надо, конечно, завести пружину. И вот Ява берет и начинает заводить.
Конечно, это вам еще не на транзисторах, не на полупроводниках, но...
Кррекк! - вдруг звонко на весь класс щелкает пружина и, выскочив из коробочки, бьет снизу Степу Карафольку, что сидит перед нами.
Карафолька вскрикивает.
- У, растяпа! - шиплю я на Яву. Но поздно! Словно гром с неба, хлопают над нами гневный голос Галины Сидорівни:
- Завгородний и Рень, выйдите из класса!
Красные как маки, вылезаем мы из-под парты и один за одним шагаем к двери. Учебный год начался...
Часть вторая,
рассказанная опять-таки Павлушею Завгородним.
Незнакомец из тринадцатой квартиры, или Похитители ищут потерпевшего.
Раздел i - раздел II
Друзья приняли участие в спектакле «Ревизор», которая имела бешеный успех.
Приехав в Киев, Ява хочет встретиться с Валькою.
Раздел III
Ява спешит на свидание.
Через несколько минут мы уже нашли нужный дом, начали искать квартиру. Обошли весь дом - нет. На самом высоком шестом этаже последняя квартира восемнадцатая, а нам надо двадцать пятую. Что такое? Неужели обманула Валька, насмеялась, вымышленный адрес дала... На Яву мне было больно смотреть - такой у него был вид. Наконец я решился спросить у какой-то бабушки. И оказалось, что есть двадцать пятая, только во дворе, в так называемом флигеле. Пошли мы искать тот флигель.
Ребята еле отыскали нужную квартиру. Они стояли и боялись позвонить.
И тут случилось нечто невероятное. Из-за выступа стены из темноты, как призрак, вынырнула чья-то огромная фигура и здоровеннецькою рукой схватила Яву за ухо. В тот же миг хриплый голос загремел, аж эхо вприпрыжку покатился вниз по лестнице:
- Попались! Попались наконец!
Не говоря уже о Яву, которого держали за ухо, я тоже от неожиданности прикипел к месту и не мог шевельнуться. А дядя гремел на весь подъезд:
- Так вот кто тут хулиганит! Вот кто это звонит и убегает!.. А бедная бабушка должна бить свои старые ноги, ходя зря открывать! Вот мы сейчас с вами поговорим!
И в этот миг из-за двери послышался звонкий Вальчин голос:
- Кто там?
Ой-ой-ой! Я панічпо взглянул на Яву. Он собрал все свои силы, отчаянно рванулся и... Даже если бы ему пришлось оставить свое ухо в дядьковій руке, он все равно бы вырвался. И что ухо! Этого момента Ява готов был отдать полголовы, даже полтела, чтобы только вырваться, убежать с тем, что останется, подальше от Вальчиних глаз.
Вы же сами подумайте: после долгой разлуки в первую минуту свидания, которого вы так ждали, ваша Валечка видит как (о боже ясный!) какой-то здоровеннецький мурмыло держит вас за ухо, как щенка. И вы, склонив голову, жалко висите на своем ухе, почти не касаясь земли. Вы, мечтали о торжественный и волнительный миг, когда откроется дверь, и она станет на пороге, и вздрогнут от радостного удивления мохнатые ресницы, и засияют глаза, и запашать румянцем щеки. И она скажет: «Ой!» - а потом: «Ах!» - а потом: «Здравствуй, здравствуй! Это ты? Какая я рада!» И все будет так прекрасно...
Аж вместо этого... О люди добрые!
Словно вистрелені из пушки, мы прогуркотіли лестнице, выскочили во двор, потом на улицу и целый квартал бежали изо всех сил, не оглядываясь. Лишь когда убедились, что за нами никто не гонится, одсапуючись, пошли.
Мы шли, не разбирая дороги, шли и молчали.
Из глаз Явиних бежали слезы. Он морщился и одвертав от меня лицо. И я все понимал. Ява никогда не плакал! То просто механически. Просто ухо каким-то образом связано с тем органом, который производит слезы. И если очень покрутить ухо, то слезы текут сами собой. И это совсем не значит, что человек плачет.
Ухо Явине опухло, увеличилось вдвое и маково горело.
С таким ухом второй раз пробиваться на свидание нечего было и думать.
Мы хорошо понимали, что произошло. Произошло ужасное недоразумение. В том доме какой-то шалопай развлекался тем, что звонил в квартиры и убегал. А дядя случайно появился и, увидев нашу возню у двери после того, как мы позвонили, решил, что то мы хуліганимо. Все это мы понимали. И нам не было легче от этого. Особенно Яве. И не так ухо, как то, что Вальки не увидел и теперь кто знает, или вообще увидит.
Раздел IV - раздел VI
В Киеве ребята ели мороженое, катались на каруселях, купались в Днепре, где видели, как вытащили мужчину, который тонул, потому что был пьян.
Ища незнакомца - артиста, ребята попали в театр, где встретили Вальку. Все смотрели спектакль про Красную Шапочку.
В своем дворе Валька поссорилась с Будкой - местным хулиганом, что звонил в дверь и убегал. Друзья накрутили ему уши.
Раздел XXVII
Ребята узнают, что их Галину Сидоровну хочет похитить влюбленный грузин - лейтенант Пайчадзе.
Я долго выбирал в орешнике, но вырезал два таки хороших дрини.
Оба с такими балабухами на конце. Просто тебе самые настоящие бабы.
Я был полон решимости сражаться до последнего. Я рвался в бой. А что? Если бы ваш) учительницу собирался кто-то воровать, вы бы сидели сложа руки? Ага! Усидишь тут! Хоть она и двойки нам ставила, и из класса выгнала, но... И ВХАТ вместе с нами организовывала (Васюківський художественный академический театр), и в Киев с нами на экскурсию ездила и пела вместе с нами, и вообще...
Если бы завпеда Савву Кононовича кто-то воровал, я бы и пальцем не шевельнул. Или математичку Ирину Самсонівну. Пожалуйста, воруйте, на здоровьице! Еще спасибо сказал бы. Что помог бы связывать... А Галину Сидоровну - нет! Не позволю! Головы не пожалею!
За обедом я съел здоровеннецький кусок мяса - с полкило, не меньше. А на картошку даже и не глянул. Дед только крякнул, глядя на то. Но я на дедовом кряканье не учел. Что мне его кряканье, как мне силы нужны были. А на картошке силы не на берешь, для силы мяса надо. Это все знают.
Вечером никаких осложнений не было. Павлуша пришел, пригласил меня к себе, я пошел к нему, мы к половине одиннадцатого играли с ним в шашки, а потом он пошел меня проводить. Мы забрали дриняки и отправились к Галине Сидорівни. Зашли, конечно, не с улицы, а от той тропы за огородами, которой я тогда на велосипеде ехал.
Пробрались в сад и затаились в кустах, там, где когда-лейтенант Пайчадзе от меня прятался. И как я тогда не понял, что это он! На тропе даже след от мотоцикла... Кусты смородины, где мы сидели, были немного на возвышенности, и отсюда хорошо видно и сад, и двор, и вчительчину дом.
Мы видели, как Галина Сидоровна дважды выходила во двор, один раз воду из миски выплеснула, второй - в погреб. И что-то не видно было, чтобы она волновалась.
- Слушай, - прошептал я Павлуши. - Может, ты напутал? Может, он сегодня не будет воровать?
Только я это прошептал, как на тропе послышалось дидиркання мотоцикла. Мы прижались друг к другу и замерли.
Мотоцикл фыркнул и замолчал, не доезжая до вчительчиного сада.
«Конспирация! - подумал я. - А что, и я бы так сделал».
Через некоторое время на тропе появилась фигура лейтенанта. Он двигался бесшумно, ступая мягко, словно кошка.
Прошел мимо нас, встал у крайнего из двора яблони и вдруг затьохкав по соловьином. И так здорово, что если бы сейчас не август, можно было бы подумать, что это настоящий соловей.
Скрипнула дверь. Из дома вышла Галина Сидоровна. Вот ду... Вот глупая! Чего она випхалася?! Из дома же труднее воровать, а так...
Он начал ей что-то тихо, но яростно доказывать, потом вдруг схватил за руку.
- Пусти! - рванулась она.
Ну, все! Надо спасать!
Я толкнул Павлушу, мы выскочили из кустов и бросились к лейтенанту. Вместе, как по команде, ушли палками.
Он выпустил руку Галины Сидорівни и, словно дерево на лесозаготовки, упал.
- Бегите! - крикнул я изо всех сил Галине Сидоровне.
И...
И тут случилось невероятное.
Вместо того чтобы убегать, она бросилась к лейтенанту, упала возле него на колени и обхватила руками. И закричала отчаянно:
- Реваз! Дорогой! Что с тобой?! Ты жив?!
Я не видел в темноте, разинул Павлуша рта, но думаю, что разинул. Потому что у меня нижняя челюсть отвисла, как заслонка.
И тут лейтенант, все еще лежа на земле, вдруг прижал нашу Галину Сидоровну к груди и воскликнул счастливо:
- Галя! Я живой! Я никогда не был такой живой, как сейчас! Ты сказала «милый»! Я - милый?! Вай! Как хорошо!
Она отшатнулась от него, а он вдруг вскочил с земли и, как вихрь, пустился танцевать лезгинку, одставивши сторону руки и восклицая:
- Асса!.. Асса!.. Вай! Как хорошо! Асса!
Я не раз видел, как радуются люди, но чтобы так кто-нибудь радовался, не видел никогда, честное слово.
Затем он подлетел к нам, сгреб нас в объятия и начал целовать:
- Ребята! Дорогие мои! Как вы мне помогли! Спасибо! Спасибо вам! Далее так же внезапно отпустил нас и стал серьезен.
- Ребята, - сказал он как-то хрипло, приглушенно. - Ребята! Я люблю вашу учительницу! Люблю, да, и хочу, чтобы она вышла за меня замуж. А она... Она говорит, что это... не педагогично! Понимаете, любовь - не педагогично, га?.. Значит, ваши мамы не должны были выходить за ваших пап, да, потому что это не педагогично, га? У-У! - он в шутку сделал угрожающее движение в сторону Галины Сидорівни, потом нежно положил ей руку на плечо. - Ну, теперь они уже все знают, да. Прятать нечего. И тут уж я не виноват. Завтра, да, пишу родственникам. Все!
Галина Сидоровна стояла, опустив голову, и молчала. Я подумал, как ей, нашей учительнице, что всю жизнь делала нам замечания, было слушать все это при нас. Надо было что-то такое сейчас сказать, чтобы выручить ее из этого положения, но в голове было пусто, как у нищего в кармане, и я не мог ничего придумать.
И тут Павлуша встал на цыпочки, присматриваясь к лицу лейтенанта, и сказал:
- Простите нам, пожалуйста, но... но у вас вон кровь на лбу. - Пожалуй, подряпались...
- Где? Где? - вдруг встрепенулась Галина Сидоровна. - Ой, действительно! Надо перевязать сейчас же! Молодец Павлуша!
- Нате, нате вот! - вскочил я, выдергивая из кармана ту белый платок, снятую с мачты.
Галина Сидоровна, не раздумывая, схватила ее.
- Пойдем скорее в дом. Здесь ничего не видно. Надо промыть, зеленкой смазать.
Мы с Павлушею нерешительно затупцяли на месте, не зная, идти нам тоже в дом, или оставаться на улице, или совсем убираться отсюда.
Но Пайчадзе подтолкнул нас в спины:
- Пойдемте, пойдемте, ребята! Пойдем!
В доме Галина Сидоровна засуетилась, ища зеленку. Она бегала из кухни в комнату, из комнаты в кухню, стучала дверцами шкафа и буфета, что-то в нее летело из рук, дзвякало, падало, разливался, рассыпалось - и никак она не могла найти той зеленки.
Лейтенант смотрел на нее растроганными они, влюбленными сияющими глазами.
А мы смотрели на лейтенанта.
Мы смотрели на него виновато и с раскаянием.
Найдя наконец зеленку, Галина Сидоровна принялась перевязывать лейтенанта.
И, глядя, как осторожно, с какой нежностью она промывала ему ваткой лоб и которое при этом блаженство было написано на его лице, я подумал: «Какие те учителя все-таки наивные люди. Они думают, что мы дети, что мы ничего не понимаем. Хе! Вы спросите Павлушу о Гребенючку! А я, думаете, о Вальку из Киева не думаю? Ого-го! Мы очень хорошо понимаем. Прекрасно!»
- Извините, пожалуйста, - вздохнул я.
- Пожалуйста, извините, - вздохнул Павлуша.
- Да что вы, ребята! - радостно улыбнулся лейтенант. - Это самые счастливые минуты, да, в моей жизни. И это сделали вы, да!
- Мы думали, что вы хотите украсть... - промямлил я.
- И думали спасать... - промямлил Павлуша.
- Спасать?! Га? Спасать? Га-га-га! - загремел на всю хату лейтенант. - Слушай, Галя! Слушай, какие у тебя геройские ученики, да! Вай, молодцы! Вай! Ты права, їмне можно ссориться, да, ни за что нельзя ругаться! И вы никогда не будете ссориться, правда? Ваша дружба, да, будет всегда крепкой, как гранит того дота! Вы на всю жизнь запомните, да, тот дот! И вы, канешно, не сердитесь на нас за эту тайну, да? «Г. П. Г». Герасименко. Пайчадзе. Гребенюк. Но все, что вы сегодня прочитали там, святая правда. Павлуша уставился на меня:
- Д-де... что прочитали? Я пожал плечами.
- Как? Вы разве не были сегодня возле дота? - теперь уже удивленно проговорил лейтенант.
Он взглянул на Галину Сидоровну. Она растерянно заморгала глазами.
- А... а этот платок? - Галина Сидоровна подняла руку с платком, которую я ей дал. - Это же... это же... та самая, я же вижу. Это моя платок, которую я дала Гане. Ой ребята, не тот..
Павлуша вопросительно глянул на меня. Я опустил голову:
- Это я... снял. Он даже не знает. Я случайно увидел, как она цепляла. Я думал, что она как-то узнала и хочет посмеяться. Поссорить нас снова.
- Да что ты! Что ты! - вскрикнул лейтенант. - Такое скажешь - поссорить! Совсем наоборот! Это же она все придумала, чтобы помирить вас. Помирить, понимаешь! Она замічательна девочка!
Павлуша покраснел и опустил глаза.
И я вдруг вспомнил, как я обрызгал Гребенючку грязью, а она сказала, что грузовик и что сама виновата...
И я тоже покраснел и опустил глаза.
Боже! Неужели же я такой болван, что все время думал на нее невесть что, а она совсем не такая?! Неужели?! Что же тогда она обо мне думает? Она же думает, что я настоящий болван.
И это таки правда!
И никто этого не знает так, как я знаю!
Раздел последний,
в котором история наша по доброму обычаю старых классических романов заканчивается свадьбой
На второй день все село облетела весть о том, что наша учительница, наш классный руководитель Галина Сидоровна Герасименко выходит замуж за старшего лейтенанта Рева за Пайчадзе.
... Как наши сердца были соединены между собой тоненькими невидимыми дротинками и по тех дротинках враз пустили ток - щемящий ток сумму.
- Знаете, - тихо сказал Павлуша. - Надо попрощаться с ней. И так, чтобы она запомнила это на всю жизнь.
В лесу возле дота было тихо и торжественно. И как-то не хотелось нарушать эту тишину. Невольно мы старались ступать бесшумно.
Павлуша сунул руку в расщелину над амбразурой и вытащил сверток: в прозрачную полиэтиленовую сумку был завернут какой-то бумагу.
Павлуша развернул, и я сразу узнал почерк - четкий с наклоном в сторону левой, каждая буквочка отдельно (почерк старшего лейтенанта Пайчадзе).
Мы сели на холодную замшелую каменную глыбу, я обнял Павлушу за плечи, прижался головой к его голове, и мы начали молча читать.
«Дорогие друзья! Яво и Павлушо! - писалось там. - Это очень - очень хорошо, что вы помирились. Наша тайна теперь не нужна. Потому что все это придумывалось для того, чтобы вас помирить. И мы надеемся, что вы не образитесь на нас за это. Мы хотим от всего сердца пожелать, чтобы вы пронесли свою дружбу через всю жизнь. Святое это дело - дружба. Самое святое и чистое чувство в мире. И чистое оно в детстве. Берегите его и уважайте! Потому самые верные, самые лучшие друзья в мире - это друзья детства. И тот, кто на всю жизнь сохранит друга детства, тот счастлив! А кто не сохранит, так горько будет. Потому что детство не повторяется... И проживет тот свою жизнь без дружбы. И будет оно очень безрадостным, хоть, может, и длинным. И не почувствует он себя по-настоящему человеком. Потому что больше всего ты Человек, когда что-то делаешь для друга. Помните об этом, ребята!
...И пусть ваша дружба будет крепка, как эти каменные глыбы дота, что является памятником настоящей солдатской дружбы, дружбы до последней капли крови... Г. П. Г.» Мы уже давно прочитали это письмо, но все еще сидели не двигаясь и молчали.
И так, как тогда, на чердаке у бабушки Мокрини, когда Павлуша вытащил меня из воды, я вдруг почувствовал безумную, горячую радость от того, что он рядом, что он мой друг, что мы помирились.
Неужели я мог быть с ним в ссоре?! И не разговаривать?! И проходить мимо него, будто незнакомый!
Безумие какое-то!
Невесть что!
Но... неужели это Гребенючка писала этого письма?!
Не укладывалось в голове! Хоть убей!
Извините, но я еще не мог привыкнуть к мысли, что Гребенючка и - вдруг - хорошая, цаца!
...И я подумал: «Интересно, наверное, было бы нарисовать такую картину: сидят трое после того, как потушили пожар, - ободранные, грязные, закопченные, но счастливые, как солдаты-победители...» И еще я подумал, что, пожалуй, и Гребенючка, и Павлуша станут - таки художниками. Ну, что же. Хай! А чего, как есть способности? Ишь, какого же змея разрисовал Павлуша. Красота, а не змей был.
И вдруг у меня возникла неожиданная мысль: кем бы мы стали в жизни, а солдатами мы станем обязательно. Это точно. Кончим школу и пойдем в армию. И, может, даже попадем в эти лагеря, что в нашем лесу. До полковника Соболя.
Вот было бы здорово!
И будем мы с Павлушею дружить прочной, верной солдатской дружбой - до последней капли крови.
Ну, а... Ганька? Гребенючка?
Ну, что же, пусть будет и Ганька!
Пусть будет Анка-пулеметчица! Как в «Чапаєві».
Хай!
Веселая и остроумная повесть В. Нестойка рассказывает о верной мальчишескую дружбу, о фантазии, мечты, шалости двух парней - Явы и Павлуши, которые имеют добрые сердца и в решающие минуты проявляют свою доброту, милосердие и смелость.