11 класс

СОЧИНЕНИЯ ПО ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

МИХАИЛ БУЛГАКОВ

«Рукописи не горят»

(по роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)

Рукописи не горят» - с этой верой в упрямую, неистребимую силу искусства умирал писатель Михаил Булгаков, все главные произведения которого лежали в ящиках его письменного стола неопубликованными и лишь четверть века спустя одно за другим пришли к читателю. «Рукописи не горят»,- эти слова как бы служили автору заклятием от разрушительной работы времени, от глухого забвения предсмертного и самого дорогого ему труда - романа «Мастер и Маргарита».

И заклятие подействовало, предсказание сбылось. Время стало союзником М. Булгакова, и роман его не только смог явиться на свет, но и среди других, более актуальных по теме книг последнего времени оказался произведением насущным, что не завянет, от которого не пахнет архивной пылью. Так, если к роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита» подходить традиционно, оперируя такими привычными инструментами анализа, как тема, идея, жанр, то заблудишься в нем в два счета, словно в дремучем лесу. Ни в какие схемы он не укладывается.

Книга, которую прочитали много читателей и которая вызвала много споров, толкований, вопросов и догадок, стала жить своей жизнью в литературе. Возникло даже нечто вроде «моды на Булгакова».

И все-таки, почему «рукописи не горят»? По-моему, благодаря необычности построения романа, оригинальности сюжета. В то же время, есть основания назвать роман бытовым: в нем широко развернута картина московского быта тридцатых годов. Но не меньше оснований считать его фантастическим, и философским, и любовно-лирическим, и конечно, - сатирическим. Пусть в романе не все выписано ровно и до конца, внимание любого читателя остановит, я думаю, его форма - яркая, захватывающая, необычная. Ведь недаром же, прочитав последнюю страницу, испытываешь искушение перевернуть книгу и начать перечитывать ее снова, вслушиваясь в пение булгаковской фразы: «В то время, когда уже, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, - никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея».

Но вряд ли найдется читатель, который возьмет на себя смелость утверждать, что нашел ключи ко всем загадкам, таящихся в романе. Но многое в нем откроется, если хотя бы бегло проследить десятилетнюю историю его создания, не забывая при этом, что почти все произведения Булгакова родились из его собственных переживаний, конфликтов, потрясений.

Не случайно в романе появляется легенда об Иешуа, потому что в жизни писателя был свой Понтий Пилат - Головрепертком. И писатель понимал, что рано или поздно будет распят. Но, очевидно, тлела в нем надежда на здравый смысл «прокуратора», на возможность взаимопонимания с ним. И, возможно, представлялась ему такой спор, которую в романе, уже после казни философа, Пилат видит во сне: «Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем».

Так или иначе, но вполне можно утверждать, что именно собственная судьба заставила писателя вспомнить новозаветную библейскую историю и ввести ее в роман. В первых его набросках еще нет ни Мастера, ни Маргариты, а дьявол появляется в Москве сам, без свиты. Но начинается действие так же, как в окончательном издании: беседой сатаны с двумя литераторами явно раппівського толку. Он рассказывает им эту библейскую историю с таким старанием, словно добивался, чтобы собеседники его в зеркале тех стародавних событий, в решениях синедриона и прокуратора Иудеи увидели и свой, раппівський, изуверский фанатизм.

Но Булгаков не сравнивал себя с Иисусом, хотя и исповедовал те же принципы, то же добро и справедливость. Мастер (как его по праву можно назвать) не бросился это проповедовать, он скорее расчищал дорогу для добра с помощью острого языка сатиры. И в этом он больше похож на Воланда, которого и делает главным персонажем романа.

Но для чего же тогда появляется в романе Мастер? А для того, чтобы создать пятое, гораздо более гармоничное Евангелие, чем новозаветное.

Но главное - в его изложении эта история становится до того по-земному живой, что в ее реальности невозможно усомниться. И в глубине сознания рождается совершенно безумная мысль: нет, это не сатана, не Воланд, а сам Булгаков, перед тем, как в роли Мастера сесть за письменный стол, «лично присутствовал при всем этом». Сделав Мастера своим двойником, подарив ему некоторые перипетии своей судьбы и своей любви, Булгаков сохранил для себя деяния, на которые у Мастера уже не было сил, да и не могло быть по его характеру. И Мастер получает вечный покой вместе с Маргаритой и восставшим из пепла рукописью сожженного им романа.

И я с уверенностью повторяю слова всезнающего Воланда: «Рукописи не горят».