|
В черный шелк
старательно завернула грудь
и спелость своей утробы,
чтобы перейти
холодно
сквозь жизнь:
не зная,
ни боли рождения,
ни слез,
в которых живут
песни.
И только кончиками белых пальцев
продвигала мертвые дни,
как четки,
и чувства, как цветы, заключала
между желтыми листьями
молитвенника.
И до конца
умывала руки
шепотом молитвы,
чтобы протянуть их,
пречистые,
по чашу, наполненную до отказа
спасением:
забыв
дать нищему,
чтобы помоливсь за грех
ее нежитого жизни.
|
|