В огне безудержной нашествия
рубили, резали наш сад...
А мы смотрели назад
и по прошлым грустили...
Руками собственными тюрьму
творили мы себе извечную...
О, будьте прокляты,- кому
обратно обращено лицо!
Палачи нас принимали на штыки
за слово, правдой окутано...
Вы же понимаете?! Века
не знали мы, чьи мы дети!..
Кто-то воткнул в сердце шило
в ожидании напрасному весны...
В саду роскошном остались
одни пни и сорняки.
Палачи на струны наши жили
тащили из рук, как сон, бледных...
И с нас певцов себе купили,
чтобы играли им на струнах тех.
Мы шли кровавыми тропами,
нам только снился свободы гук.
И похоронно над полями
кричал и плакал черный ворон...
Он нам кричал о свободе гнев,
чтобы мы восстали, захотели!..
И кровавый дзюб об струны-жилы
в бескрайней отчаянии точил...
Когда же приходили рабы
обладателям на струнах играть,
сердца не жала от тоски
и не возмущали играть...
А струны плакали... Не в бой -
они нас звали в усталость...
И вот пришел новый певец
и в струны ударил по-новому.
И мы здригнули!.. Души громом
залил музыкальный ураган,
что мчался, как рокоти реки,
что рвался вдаль сквозь пену бешенства!
И расцвели старые пеньки,
и сорняки травой стали...
Это днем было, когда то пение
так взволновал сердца всем хоре...
А ночью уже сад шумов
и сквозь ветви смеялись зари...
Так неожиданно и скоро
наш сад поставь и зашумел...
Его рубили, а он рос!
На месте срубленного дуба
росли новые!.. И даже хворост
вверх карабкался!.. Края милый!..
Мы дождались весны,
мы уже подходим к воротам!..
Это ты тот сад, о край мой,
когда порубленный палачами!..
Над золотыми берегами
ты опять шумишь, такой обильный...
1928, Харьков