Жила-была мышка. Такая, как и
вторые: серенькая, маленькая, кінчасті ушки, длинный, гладкий хвостик.
В самом углу избы, где нога
от кровати плотно притикає к стене, имела свою нору. Проживание не роскошное, но
безопасное. Никто из людей не заглядывал туда. О, люди, - это очень интересные творения!
Мышка боялась людей.
Когда на доме не видно было
ни одного сапога, ни одной выдвигала
головку, поглядывала направо
и налево, и скоренько, ренько, как шнурочек,
передвигалась под стену и дверь. Шу-усть! - и уже на дворе.
Там не боялась никого. Нет
пышно одетого когута, что ходил, как жандар, ни круторогого быка, что лежал возле
конюшни, словно гора, и румигав, ни хозяйки, что на целое село тарахкотіла
терлицею, а языком еще громче, чем терлицею,- никого! Бежала на поле.
Там стрічалася со своими
сестрами, из города. Эти были очень бедны: худые, голодные, тщедушные. Еле хвостики | волочили за собой.
Рассказывали, что теперь у них в огороде страх плохие времена. Люди не имеют что кушать,
а о мыши, то уже и не вспоминай.
Им, просто, пропадай! Нигде нет
крушннки хлеба, ни одной крупинки, ничего. Хозяйка, как режет хлеб, то над
тарелкой, а режет так тонко, что руку сквозь краянку видно. Как пряче со стола, то
крышки на ладонь сворачивает и ребенку в рот несет, чтобы с голоду не умерла...
говорят, война. Люди людей мордуют, не имеют времени работать на хлеб...»
А наша мышка на то к ним:
«У моих хозяев не то.
Есть чем поживиться. Когда я выбегаю в поле, то это не от голода, а так с
привички, чтобы посмотреть на мир, потому что в норе скучно. Все с теми детьми, да и с
теми детьми. Такие вам непослушны, пищат, а на мне шкура немеет, чтобы хозяин
не вчув. О, мой хозяин очень страшный. Его все боятся. Когда-то, ту двух
кабанов забил. Такие здоровые кабаны, а он их порезал. Сало повесил в дымоходе,
коптит. А мясо едят. Хорошо едят. Ночью приходят какие-то чужие люди, и он им
продает. За хорошие деньги. Деньги прячет в ящик под кроватью, недалеко от моей норы.
Иногда, как целое село спит, перед хату заезжает тележка. Слезает двое людей и с
дома выносят мясо, масло, яйца, крупу и сало. Такое чуткое сало, аж в носу
вертит...»
«Не говори, сестренка! -
перебивают городские мышки.- Не говори, потому что нам млісно становится. Мы уже и забыли,
как сало выглядит».
Мышке сожалению голодных
горожанок, она тяжело вздыхает и говорит дальше.
«А когда уже хорошо нагрузит
тележка, то хозяин випроваджає его дорожкой полевою под лес, а сам возвращает в
хату. Тычет женщине деньги под нос и говорит: «Что, хорошо пахнут? Х-ха-ха! Вот видишь, и
война-то пригодится. Первое мы за год не заработали столько, что теперь за
месяц. Разбогатеем».
И прячет деньги в ящик под
кровать. В этом ящике стояли когда-гранаты, а теперь деньги. Еще немного и этот ящик
тяжело будет замкнуть, так их много».
«А хозяйка? - спрашивают
интересные мышки.
«Хозяйка ходит теперь, как
паня. Какие у нее рубашки, кружева - пфу! Пахучим мылом вымывается;
Городские мыши верить не
хотят. «Пахучим мылом вымывается, а наша умывается слезами...»
Наговорившися достаточно, мышка
возвращает домов.
Перетиснеться сквозь дверь, как
тень мелькнет под стену и шу-сть! до норы. Только хвостик иногда выглядывает. Но и
хвостика никто не видит, ибо где там теперь людям заглядывать под кровать.
Им не до того.
***
Раз как-то возвращает наша мышка и
слышит - в доме чужим духом пахнет.
Поднялась на задние лапки -
заглядывает.
Первое увидела большие
ботинки на деревляних подошвах, а там ободранная юбка, а выше полатана
рубашка, а еще выше лицо, худое, худое, только шкура и кости, лишь эти красные,
заплаканные глаза.
«Это одна из тех из города,-
погадала себе мышка.- Они приходят без ничего и уходят с ничем. Увидим».
А женщина говорила, словно по
трумною шла:
«Змилосердіться, господин,
смотрите! Ног себе в этих проклятых колодках не слышу. У меня болен ребенок, как мне
без молока возвращать? Пусть бы хоть перед смертью напился. Совести нет на ту муку
смотреть. Я же - мать. Я вам этого, спасителько моя, вовек не забуду. Я вам деньги
в субботу принесу, так мне боже дай спокойно умереть, что принесу...»
А хозяйка:
«Мои коровы только молока
дают, что кот наплакал. Вот, дою, чтобы не запустить. Придите, как отелятся.
Теперь мы сами не имеем что пить. Спросите у наших соседей. Может продадут; они
на деньги падки и родного отца продали бы, а у нас нечего продавать, хоть и
хотели бы».
Как мышка тую разговор услышала,
то так ей стыдно стало, не за себя, а за хозяйку, что чем скорее побежала
до норы.
«Хорошо, что дети спят, а то
еще бы научились врать, как люди. И как этим людям язык на такую ложь
повергається? Плохие люди. Одни с голоду погибают, а вторые бумагу в ящик прячут.
Разве же бумага важніший от жизни. Но я им!»
И в маленькой голове мишачій
родилась великая идея. Уничтожить, поторощити эту бумагу, что его несправедливостью человеческой
слышать, плохой бумагу.
Она припала к деревляного
ящика и грызла, и грызла, и грызла. Сразу ящик, а там и деньги. Работала целую
ночь. В день отдыхала, а на ночь дальше до работы. Так несколько суток, не было
что грызть.
Другой день говорит хозяин к
своей женщины: «Я человек труда. У меня никто не смеет дармувати. Деньги также. Их
надо пустить в движение. Купим за них несколько свинок, двое-трое телят, підгодуємо,
продадим и купим новых, и опять продадим, пока не будем иметь только денег, что в
банка. Бог знает, когда будет вторая война».
Кахикаючи и постанывая, потому
был толстый, как раскормленный кабан, полез под кровать. Добыл ящик, открыл глаза и...
ему пошли а столб, брови підлізли вверх, волосы дубом стало.
«Погрызет, погрызет,
погрызли!»
«Что? Где? Когда? - спрашивала
женщина.
«О, смотри! О!»
И она тоже сунул нос в
ящик: <<А-а-а»!
«Это поэтому ты виновата, это ты!»
«Всем я виновата, всему
я...»- плакала женщина.
А хозяин кричал: «Я неразу
говорил, что надо нам кота, большого, здорового кота, а ты ложки молока
жалела его: ты! ты! ты!»
И бросился на нее с кулаками.
Но мышка не ожидала, что
дальше будет; моргнул на детей, и они шнурочком выбежали через открытую дверь
на поле. Лучше там, чем в таком доме.