Вспомнилось: то были золотые времена... Еще не начались литературно-поэтические погромы (а уже готовились!), еще мое поколение не исключили из университета, не составили "черных маланчуківських списков" (хотя уже состояли!) - кого на двадцать лучших лет одірвати от литературы, еще все было одвертим, искренним и наивным, и дальше таки вспомнилось (и не забудется никогда!), как в уютном доме супругов Дроздов собиралась поэтическая молодежь, пила кофе, пахучий и крепкий, читались стихи, говорилось, действительно верилось в настоящее и, может, большое литературное будущее.
Вспомнилась Ирина Жиленко, хозяйка дома, всегда улыбающаяся со своим уже тогда удивление зрелым поэтическим словом, безамбітно искренняя и откровенная, со своим тихим и мягким словом, и именно с ее собственного голоса, и именно ее стихи приобретали красивого звучания, именно с ее интонационной поэзии слышалась какая-то нежно-ворожбитська доброта, уже тогда магия ее поезослова имела свои яскравообрамлені контуры подлинной поэтической личности, она ни под кого или кого-то не писала, она писала сама от себя, сама под себя и, может, даже часто и сама себе. И так было.
И время невблажно шел. Многие из ее ровесников становились лауреатами, дипломатами, диссидентами...
Она жила поэзией в поэзии и в себе. И так, видимо, должно всегда быть, так же то есть земнонебесна судьба настоящего художника. И невблажно проходили годы и даты, кому на медали, премии, кресты...
А Ирина Жиленко мало печаталась, о нем мало вспоминали, а то и забывали, ее не тискали ни в какие "обоймы", направления, течения, школы... Она как будто была сама по себе (потому оно и действительно было так), одірвана от всех презентаций, пишномовства, льстивости и хвастовства.
Но: она писала и творила свой собственный поезосвіт, свою поэтическую судьбу. И вот недавно издательство "Фолио" выпустило новую книгу Ирины Жиленко "Цветения седины". Скажу откровенно: удивительно прочной, нежной и щемящей напряжения сия книга. Это - как итог прожитого и печального, и большого, но на очереди уже другое время, и поэтический циферблат, как и годы, не так уж громко стучат, как по словам Винграновского когда-то мовленими: "Не слыхать весенних наших колоколов, но и осенних еще не слыхать". И именно этот переход чисто женской жизни от лета к осени, это, как когда-то давно изданной книги Владимиром П'яновим о Максима Рыльского, одним названием "Третье цветение" сказано багатоточно и підсумовуючосумно та же и обнадеживающе-прекрасно.
Японский поэт Исикава Такубоку, к которому в своей книге обращается Ирина Жиленко, сказал и о радости, и о расцвете, и о заходящее солнце человеческой жизни.
"Весной - цветы, кукушка - летом, ясень-месяц - осенью".
Ирина Жиленко по-своему, щирожіночо говорит об этом:
Небо все сиріше, я старше.
Может, уже
и не надо таких.
И стоят за мной
в очереди стихи -
только успевай записывать их.
Как они хотят жить!
Допишу я стихи, тайком
передам Последнем:
скажи там,
пусть никто уже очереди
не занима...
И вдруг как продолжение вищемовленого, трогательно, нежно-сокровенно, сповідно-откровенно выговаривает, почти шепотом говорит:
Я немножко, совсем
немножечко, быть, поживу,
так же сродни озимым.
Еще, еще живу...
И нежно улыбаюсь
к заходящего солнца
в мне.
Ирина Жиленко в этом передосінньому времени слышится свободно и искренне, не підфарбовуює его, не трагізує, не возвеличивает, она забарометровує ту неизбежную импульсивность, даже чрезмерную прозрачность своего окружающего жизненного чувств:
Последний соловей солнца
последний раз тенькнув -
и нигде...
Как трудно говорит с красотой
немым языком людей.
Когда в Винграновского "седина сеяла", потому что еще была ранне-молодеча метафоризация времени и чувствительный измерение себя в нем, "Цветение седины" у Ирины Жиленко - чисто-живая реальность, от которой никуда не деться, и она не возвращает себя в пробуто-отбытые лета, у нее все дорого-нинішньо визвучує какой-то особой ореольністю, той сиянием, притишеною осторожностью никому не отдать самовласний проявление той душевной святости, которой наполнен, налитый только ты, ибо:
Зря спрашивать в цвету
о зиме.
Какая там зима!
Душа его отдана лету.
А летом зимой нет.
Розквітлася цветок -
цветет.
Ей любо синіть или жовтіть.
И столько в літечка лета!
И столько жизни в жизни.
Поэтесса четко и объемно чувствует и тепло, и холод, и жестокость, и невыдуманной одиночество, и, что самое главное: подлинность, прекрасність и трагичность жизни, и не просто однознаково-своего, а нашего, каждого из нас, ведь только безбоязненно-свободный художник может сказать безболезненно и искренне:
Но лампа горит!
И Рахманинов бренька.
Говори, говори,
моя Музо старушка.
Говори одиночеством,
пока тихие дожди
Не прибьют надо мной
сырую землю ночью.
Органическое сочетание в поэзии Ирины Жиленко лирического и откровенно-надрывно-исповедательно-припечаленого начала завораживают нас при прочтении каждого стиха из книги "Цветение седины". Она пишет, как пишет только она.
Потому что просто иначе писать не умеет. Не хочет. Не может.