Очевидно, его имя знакомо многим из передач украинской редакции радио «Свобода», на котором он работал длительное время, начиная с конца семидесятых годов. А до того поэт, прозаик, литературовед, критик и переводчик Игорь Качуровский прошел крутыми жизненными дорогами. Родился в 1918 г. в Нежине в семье украинских интеллигентов. Отец - выпускник юридического факультета Киевского университета святого Владимира, мать окончила Высшие женские курсы. Под городком в Качуровських был небольшой особняк с кількагектарним садом. Это автоматически вписал их до того класса, против которого направили свое агрессивное внимание хозяева Страны Советов. Стремясь избежать «раскулачивания», семья скрытно и спешно уехала аж до Курска.
Качуровським повезло - они уцелели. Сын сравнительно спокойно закончил десятилетку. Правда, были некоторые перипетии, вызванные тем, что Игорь не проявлял желания вступать в пионеры, но на фоне всего, что происходило в стране на то время, это - в целом благополучный период. Более того - судьба сделала ему бесценный подарок, который имел большое значение для всего его будущего, по сути, определив наперед духовные параметры жизни Игоря Качуровского. В скромном провинциальном пединституте в Курске, студентом которого он стал, встретились ему люди, которыми мог бы гордиться и столичный университет. Это - Борис Ярхо и Петр Одарченко. Первый до этого был преподавателем Московского университета, но что-то в его анкете или в поведении не понравилось тем, кто определял степень благонадежности людей, и Иарха оттуда уволили, выслав до Курска под пристальный надзор соответствующих институтов. Когда через много лет появится книга переводов Качуровского с Петрарки, то там в списке использованной для биографического очерка о поэте литературы встретим такую позицию: «Ярхо Борис. Лекции, читаные в Курском пединституте. (Рукописи, записи И. Качуровского)».
Эпопея Петра Одарченко немного сложнее. Известный литературовед, автор интересных исследований о творчестве Леси Украинки, в науке «крестник» Сергея Ефремова и Николая Зерова, отбыв второе заключение, получил место доцента в Курском пединституте. Люди глубокой культуры (Ярхо, например, знал два десятка языков) приобщали Качуровского к серьезной науки. Под их руководством он написал большинство материалов для коллективного труда «Метрика Державша» (книга не вышла, потому что началась война); они привили ему вкус к переводческому, от них он впервые услышал о Николая Зерова.
С началом войны Качуровські вернулись в село под Нежином. Они уже не застали большинства своих знакомых. Одних раскулачили и выселили, других выкосил голод. Как вспоминает сам писатель, от соседской семьи, которая насчитывала тринадцать человек, осталась только одна девушка. Впоследствии тот период будут написаны автобиографические произведения «Путь неизвестного» и «Дом над обрывом».
Уже в 1943 p., видя, как складываются события на арене войны, семья перебирается в Австрию, некоторое время живет в Каринтии. Здесь даже было украинское литературное окружение. Первый рассказ Качуровского отмечено премией тамошнего конкурса. В 1948 г. он издает первый поэтический сборник «Над светлым источником». Характеризуя ее, известный поэт и эссеист Вадим Лесич писал: «Игорь Качуровский довольно последовательный ученик неоклассической школы и обладает хорошей стихотворной техникой... Его поэзия прозрачна и достаточно точная в окресленнях, не лишена лирического дрожь и искренней осанки».
В то же время сквозь «парнаські» каноны неоклассиков рвался болезненный социальный опыт, художественно обобщенный поэтом:
Меня некогда не брала ни одна сила, .
И попытается, было, и не здола.
Я из поколения, что война скосила,
Из уничтоженного голодом села,
Из народа, здесяткованого трижды,
Из тех, кому смерть сто раз смотрела в глаза.
А жизненные дороги уже повели Качуровських в далекую Аргентину, где молодому писателю судились особо тяжкие годы. Работал грузчиком на железной дороге, асфальтировал улицы, с часов отдыха уривав время для изучения испанского языка и литературной работы. В конце пятидесятых он - вільнослухач Графотехнічного института (что-то вроде літінституту). Потом уже сам читает там лекции. А в начале шестидесятых ведет курсы древней украинской литературы, читает старославянский язык на курсах славистики при Католическом университете, затем - русскую литературу при университете Спасителя в Буэнос-Айресе.
В латиноамериканском мире он не одинок: есть серьезное литературная среда, в который входят и Хорхе Луис Борхес, и Юрий Клен, Михаил Орест, и Докия Гуменная, и Николай Глобенко, и Татьяна Фесенко (расстояния - не помеха для слова). Качуровский становится, вероятно, одним из крупнейших украинских знатоков и переводчиков иберийской и иберо-американской поэзии. В это время появляются его книги: небольшая монография «Новелла как жанр» (1956), сборник стихов «В далекой гавани» (1956), дилогия «Путь неизвестного» (1956) и «Дом над обрывом» (1966), повесть «Железный кулак» (1959). Изданы они преимущественно в Мюнхене. Только в выходных данных сборника стихов указанные Нью-Йорк и Буэнос-Айрес.
И. Качуровский - один из членов-учредителей объединения украинских писателей (ОУП) «Слово». Образовалось оно в январе 1957 г. в Нью-Йорке. Среди организаторов - Василий Барка, Богдан Бойчук, Святослав Гординский, Григорий Костюк, Юрий Лавриненко, Евгений Маланюк, Богдан Рубчак, Юрий Шевелев (Шорох) и другие известные писатели диаспоры. К ним кореспонденційним способом присоединилась группа литераторов, где были Иван Багряный, Иван Кошелівець, Тодось Осьмачка, Улас Самчук и другие, а среди них - и «аргентинец» И. Качуровский. Все они и составили творческое ядро ОУП «Слово», что оказалось структурой более долговечной, чем основан 1945 г. в Германии МУР (Мистецький Український рух). Как отмечается в уставе объединения, цель его - сплотить украинских писателей, живущих в разных странах мира, на принципах свободного творчески-художественного проявления. Здесь свободно сосуществуют все направления и «школы».
После переезда 1969 г. в Германии Качуровский сочетает труд в литературной редакции радио «Свобода» с преподавательской работой в Украинском свободном университете (УВУ). Здесь он защитил докторскую диссертацию «Древние славянские верования и их связь с индо-иранскими религиями», а также габілітаційну труд (на право занимать должность доцента): «Основные функции литературы». В УСУ Качуровский читает несколько курсов: «Направления украинской литературы», «Украинская литература между двумя войнами», «Віршознавство» и по стилистике: «Основы анализа языковых форм». Итак, литературовед, языковед, теоретик литературы, критик, поскольку успевает прокомментировать почти каждое заметное явление литературы, он пишет учебники и монографии. В Мюнхене появились отдельными изданиями его «Строфіка» (1967), «Фоніка» (1984) и «Очерк компаративной метрики» (1985). Его перу принадлежат проникновенные студии о Шевченко и Лесю Украинку, Владимира Винниченко и неоклассиков. Показательны сами названия исследований И. Качуровского: «Роля «хатян» в развитии украинской литературы», «Украинский парнасизм», «Антоничів месяц и проблема украинского имажизма», «Отзывы творчества Гете в поэзии. Юрия Клена», «Религиозно-мистические элементы в творчестве Михаила Ореста», «„Медосбор" Владимира Свидзинского»». Его радіокнига «Беседы о украинское писательство», что прозвучала в программах «Свободы», насчитывает несколько тысяч страниц и еще ждет своего издателя. Это может стать оригинальной авторской историей нашей литературы на подобии тех, что принадлежат перу Д. Чижевского или С. Ефремова.
Итогом многолетних интересов іберійською и иберо-американской поэзией стала авторская антология «Золотая ветка» (1991), где представлены едва ли не всех выдающихся поэтов испаноязычного, португало - и каталономовного миров. О многих переведенных авторов - Качуровского печатные разведки. Значительное место в его интересами посев и Шекспир.
Еще одним итогом многолетних исследований Качуровского стал большой том его переводов из Петрарки с основательным литературным портретом (1982). Здесь не только пунктирно намечены этапы творческой биографии Петрарки, но и высказаны интересные гипотезы (например, о том, что Лаура -«это собирательное имя для разных лиц, которые существовали, а может и не существовали на самом деле»), а также сделан подробный анализ всей истории переводов Франческо Петрарки на Украине, начиная еще от Гулака-Артемовского. На основе дотошного текстологического анализа Качуровский неопровержимо доказал их полную зависимость от российских интерпретаций (за исключением переводов Лукаша, Кочура, Бориса Тена). «Работая над переводами с Петрарки, я имел целью не только внедрить украинского читателя в поэтический мир одного из крупнейших лириков, которые знает история литературы, а также освободить и сделать украинское переводчество от российского»,- пишет во вступительном очерке исследователь. А поэт забирает у него слово и отвечает в сонете «Петрарка» на все его гипотезы о лице великого итальянца и его окружения, в конце концов, предостерегает всех биографов:
Воклюз или Авиньон - не в том дело,
И не в мадам де Саде - дар Фортуны.
Имя - это знак. А действительность и воображение -
Одинаковые, натянутые рядом струны.
А может это Поэзия или Слава,
В лавровом венке, прекрасно юная?
А на миг возрожденная Государство,
Италия последнего трибуна?
Франческа люба... Блудный сын. Джованни...
И вновь за ними фигуры туманны...
Одна или две? Какая тайная повесть!
Поэтому не вичерпуймо до дна колодец,
Сладкую зберігаймо, тайну,
Лишім вещам прекрасную загадочность.
В Качуровского так часто бывает: в одной и той же теме он обращается как литературовед, критик или биограф и как поэт. Поэт, кажется, не во всем солидарен с доскіпливим исследователем. У него - свой взгляд на вещи. Рассекречивания образа - это вбивание поэзии, то есть тот случай, когда обычная, иногда откровенно прозаическая подробность разрушает прекрасную легенду. И поэт становится на ее защиту.
И все же главное в многогранной творческой работе Игоря Качуровского - поэзия. В ней вичитуємо немало важных примет не только духовной, но и чисто жизненной, событийной биографии автора, как скажем, в стихотворении «Вспомнились дальние дороги...» (сб. «В далекой гавани»). Память ведет лирического героя тревожными маршрутами, которыми отправлялось навстречу неизвестности и скитаниям в чужих краях немало людей из Украины перед приходом Советской армии. После голодомора, колхозного «рая» и массовых репрессий они знали, что их может ждать снова такое же беда здесь, у себя дома. Этот поспешное отступление мирных людей очень подобный к панической эвакуации в начале войны. Тогда бежали от немцев, теперь - од освободителей, которые несли с собой не только освобождение от ужасов оккупации, но и реставрацию ужасного репрессивного режима, что при нем наименьшую цену в обществе имеют человеческие жизни, человеческие права и человеческое достоинство. С мигания подробностей складывается картина начала печальной эпопеи тех, кого, как сорванные с деревьев листья, холодные ветры разнесут по далеких от родной почвы мирах: «Нам в глаза бьет метель. Гук пушечный растет на востоке. А на той вон соседской телеге Родилась в дороге ребенок. В каком-то разбитом доме, Что оставила семья «фольксдойчерів», Мы на краденой спали на соломе. И я опять без хлеба ужинал. Мы на окна прибили рядная, колючий Снег смели с пола. И стонала такая беспомощная, И, что имела несвоевременные роды».
После этой ретроспекции идет социальное обобщение всего того, чего пришлось испытать и всем беглецам, и самому автору после отчаянного порыва к свободе:
Наше племя упорное и упрямое:
Языков кровинки народного боли,
Мы таки просочились на волю
Между костлявыми пальцами смерти.
Всего в его стихах разбросано немало емких и точных деталей той среды, в которой поэта поселяла судьба. Вот «аура» аргентинских дней, когда, живя вблизи шумного порта, чувствовал себя словно занесенной сюда с других планет существом: «Пьяная смесь масок и обличий. Барабан. Заупокойное танго. Скорбне сияние похоронных свечей. Дикая песня о орангутанга...»
Как художники-импрессионисты писали много раз один и тот же пейзаж за разного освещения, так и поэт снова и снова описывает порт с акваторией и прибрежными картина-• мы: «В саже и дыму, будто в черной наводнения, Пусть стоят пришвартованные к молу, английские Корабли, покрытые грязью; Порт гудит тяжелым машинным гудом. Пусть с бетонной глухой сірости Лишь фабричный дымоход может вырасти, А над ним - облако едкого дыма...»
Во многих строках поэта отчетливо вчуваємо духовного наследника неоклассиков с их тоской по гармонией мира и четко сформулированными эстетическими идеалами. И это представляется вполне закономерным, ибо вместе с покойными Юрием Кленом и Михаилом Орестом Качуровский замыкает гроздь «непреодолимых певцов», как называл неоклассиков в своем известном програмовому сонете «Лебеди» Михаил Драй-Хмара.
Сам поэт в стихотворении «Овидий» дает ценный автокомментарий всей своей творческой эволюции:
Время себя спрашиваю: кому я обязан больше,
Кто мне определил путь к кастальських источников и Парнаса?
Первые встретили меня Шевченко и Лєрмонтов вместе;
Юность мою бездонную, что в чужинному мире прошла.
Квитом сиреней и черемушек венчали Есенин и Бунин.
Потом пришли акмеїсти со словом несхибним, как шпага.
А как вернулся домой и снова ушел на чужбину -
Пять лебедей родных, преодоленных - и непреодолимых,
Тех, что на озере смерти бились об лед отчаяния.
Шестой, младший их брат, сделался мне родным.
«Шестой, младший их брат» - Михаил Орест, брат Николая Зерова, с которым Игоря Качуровского объединяла многолетняя дружба.
В «Овідії» имеем четкий пунктир всего творческого пути поэта, признание главные читательские увлечения в разные периоды жизни, что, конечно же, не могло не влиять на его поэзию, оживая в ней богатейшими художественными наслоениями. Бережно виформуваний, щедрый на аллюзии и реминисценции со всего европейского словесности стихотворение. Качуровского всегда несет в себе высокую мыслительную напряжение. Его ассоциативное богатство требует филологически хорошо подготовленного читателя. Качуровский любит давать новую жизнь, казалось бы, безнадежным лексическим раритетам, желающий к созданию неологизмов, которые удивляют своей точностью и органичности звучания («хмаросяги», «празелень», «наостіж», «недугуючи», «предзнаменование» и др.).
Это - близость Качуровского с неоклассиками на уровне лексической партитуры. Еще ярче заметна она на уровне совместных поэтических идей. Поэт остро чувствует, как стремительно накатывается на мир людей «ночь хмурая», как заканчивается старая эпоха с «гуманизмом, прогрессом, культурой», а певцы красоты и гармонии на вид неоклассиков чувствуют себя в ней действительно одинокими и забытыми. Наступает эпоха голого утилитаризма и стандартов. В конце концов, не случайно в сонете «Акрагант» в Качуровского выхватываются такие слова: «Но эти храмы, что мы видим здесь,- их строил не тот местный люд, А еще древнее - высшей культуры». Кажется, у автора нет ни тени сомнения в том, что наша современность именно в измерениях гуманизма и культуры не может считать себя высшим достижением в истории человечества.
И впечатление о Качуровского-поэта было бы откровенно схематическим и неполным, если бы представлять его только безпросвітнім пессимистом и фаталистом. Есть у него немало стихов, в которых звучит тихая вітаїстична радость, наслаждение общения с живой природой (например, цикл «Грибная мистика» в сборнике «Свичада вечности», вышедшей в Мюнхене в 1990 p.), есть приключения души и разума в путешествиях (цикл «Старая Европа» - там же), есть, в конце концов, императивы творчества, что так часто связаны с дорогами. Г не случайно в «Дорожном сонете» читаем такие просветленные настроением строки: «Как путешествовать - то только весной. И отовсюду, словно по капле мед, Для тебя весну сносить в сонет».
Игорь Качуровский, как и каждый серьезный поэт, ценен для нас действительно индивидуальным духовным опытом и глубоким художественным осмыслением не только жизненной судьбы той части своего поколения, которую вынесли из родного края на чужбину жестокие ветры. И не только в восстановлении «времени прерванной нити», связанной с именем неоклассиков, видится его значение. Поэзия Качуровского полна многих важных вопросов к человеку в этом непростом XX вв. Вопросов о те вещи, без которых само ее существование становится духовно кастрированным и бессмысленным.
Творческий портрет Качуровского неполный без его прозы, особенно же - без повестей «Путь неизвестного» и «Дом над обрывом». Кстати, эти произведения особенно популярны в диаспоре. О том, например, какой успех имели они в Австралии, пишет Дмитрий Чуб '. Обе переведенные европейскими языками, и с ними знаком не только украинский читатель. Повести эти сюжетно родственные. Собственно, они воспринимаются как две части одной книги, объединенные общим героем, в котором легко угадывается сам автор. С началом войны он инкогнито пробирается в родные края. На том пути парня подстерегают самые неожиданные опасности - его мобилизуют в ополчение, он попадает в немецкий плен и бежит оттуда. И вот в финале повести «Путь неизвестного» раздел с названием «Дома». Из единичных подробностей пейзажа познается село под Нежином, в котором некогда жила семья Качуровських, а из нескольких биографических штрихов, разбросанных на страницах произведения, вырисовывается почти двойник того, чью духовную историю рассказано в уже упоминавшемся стихотворении «Овидий»:
И уже на помощь мне неожиданный воспоминание приходит:
Раннее детство, под окнами пламень розовых пионов,
Сосны и клены вплотную обступили старый дом
(Вероятно, это было последнее шляхетское гнездо...)
Плес реки зеленеет и синеет сквозь ивовые ветви.
Под камышовый шелест я слушаю стихи всевладні,
Содержание, неизвестный мне, не затемняет музыки слова,
Неторопливо иметь ритмично скандирует латинский гекзаметр,
Повесть старую и грустную о любви Пірама и Тізби...
Пейзаж из стихотворения легко «накладывается» на пейзаж вокруг родительского дома героя в повести. И в «Овідії»,. и в «Доме над обрывом» в матери героя угадывается одна и та же лицо. Конечно, проза Качуровского - не мемуарний отчет о пережитом, а художественное произведение. И все же имеем здесь автобиографическую канву, обогащенную всеми теми жанровыми мотивами, которые несут в себе «роман воспитания» или «роман авантюр», поскольку их элементы органично уживаются в ткани прозы Качуровского с его внешне якобы непретенциозной установкой выложить эпизоды из пережитого. А пережить герою повести выпало немало. Он то и дело оказывается между двух враждебных сил. Ему приходится бежать от немцев, его пытают и ведут на казнь партизаны, и только случайное стечение обстоятельств спасает парня. Такой жестокой правды о войне и оккупации украинская советская литература не говорила. Достаточно хотя бы вспомнить эпизоды, как крестьяне устроили осаду на парашютистов и позаколювали их (иначе немцы придут и уничтожат село) или как советское командование приказало собрать беременных и больных сифилисом женщин и погнало их на позиции немцев: уже холонучі женские трупы на снегу рожали...
Зверства карателей, зверства партизан, жестокость красного командования - все это война, описанная Игорем Качуровським. Его никем не ангажированное перо не умалчивает никаких фактов. В войне все теряют человеческое лицо.
Качуровский в прозе - не лирик и не патетик, как то обычно бывает в украинских писателей. Это тот редкий тип прозы на вид Валерьяна Пидмогильного, что не пытается стать поэзией или заменить ее. Филигранно выстроенная фраза не поднимается в метафорическое позахмар'я.
Она - предметная и точная, как, собственно, и бывает в прозе, что хочет оставаться именно прозой.
Рассказчик Качуровского - лицо ироничная и «испорченная» историко-филологическим образованием. В повестях повсеместно разбросано отступы и резюмирование по разным поводам, экскурсы в художественные произведения и в прошлое человечества. Вот, например, одна из таких типичных «прокладок» между событиями, затягивают героя, словно трясина: .«Не знать, как там было в эпоху трипольской культуры: может, действительно существовал у нас матриархат, а может, это только фантазия археологов. В исторические времена Украина под властью женщин оказывалась дважды. Первый раз - по Российской империи, когда царствовали две Екатерины, две Анны и веселая Елисавета...»
«Дом над обрывом» заканчивается тем, что герой повести снова вынужден бежать из родного села - сюда уже приближается Советская армия,- потому что знает, что ничего хорошего от этого режима ему ждать нельзя, хоть и не был он фашистским приспешником. Весь предыдущий опыт жизни гонит его туда, до границы, на запад. Должен затеряться среди тысяч таких же, как сам, «Завтра я буду другим человеком. За ночь придумаю себе имя, профессию, время и место рождения...»