ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Раздел первый Дракон
Вытаращив огненные глаза, дыша пламенем и дымом, потрясая ревом пустыне и нетра, огненным хвостом заметая след, летел дракон.
Не из китайских сказок или тибетских храмов - он летел из адской странной страны людоловов. Гнал над беспредельностью Урала, через дебри Сибири, мимо понурого Байкала, через дикие кряжи Забайкалья, Становой хребет...
Ни один народный или небесный герой - ни Никита Кожемяка, ни сам Юрий Победитель не в силе бы преодолеть этого страшного дракона. У него шестьдесят коробок-вагонов - шестьдесят суставов. Впереди вогненноока председатель - сверхмощный паровоз«. С.» (Иосиф Сталин), а сзади - такой же «Ф. Д.» (Феликс Дзержинский). Возле каждого вагона - щетина штыков. И каждый вагон - рыжая гроб, в котором полно поглощенных жертв, полно живых мертвецов. Сквозь зарешеченные окошки видны тысячи мерцающих заунывных глаз, что смотрят на потерянный мир - озаренную солнцем страну, озвученную смехом детства и юности, где остались мать, семья, жена.
В целом же - это этап, «эшелон смерти», этапный спецешелон органов ОГПУ-НКВД.
Мчится эшелон без остановки, неся в себе обреченных, безнадежных, змордованих, хочет замчати их в безвестность, чтобы никто и следа не нашел.
Огненный глаз прожектора шарит по шпалам и дебрях - не убегает кто?
Иногда хлопает выстрел. То караульному мерещится предательство или бегство, а он должен быть бдителен, «бдітєльний», потому что это его «дело чести, дело славы, доблести и геройства».
Убегают сотни, тысячи километров. А дракон все летит. Он - один из многих и поддерживает собой страшную легенду - таинственную легенду об исчезновении душ.
На отдельных пунктах эшелон останавливается. Тогда стражи бегут по крышам вагонов, проверяя, нигде не был проломлен. Перестукують стены: не сдвинута доска где?! Ведь им непременно надо «довезти этап до назначения - к той пропасти, что где-то образовалась и что ее от лет уже вигачують человеческими костями и душами и не могут никак запрудить».
На каждой остановке пробегает вдоль эшелона начальник этапа, озабоченно оглядывая вагоны. Где-то на середине останавливается и кричит:
- Многогрешный!!!
Вместо многих глаз появляется пара мерцающих пятнышек, а голос, как из могилы, уныло отвечает:
- Я!..
- Звать!?
- Григорий!
Начальник мгновение вглядывается в заключенного, успокоенно поворачивается и идет обратно.
Арестант отходит от окна и с адским гневом цедит сквозь зубы: «Бережешь, с-с-собака!» Другой насмешливо говорит:
«- Вот так! Ты, браток, как генерал теперь! Сам большой начальник не ест и не спит - все прибегает с поклоном».
Эшелон срывается и летит дальше, а в грюкоті колес всплывает вдруг песня - тяжелая, бурлацька - «И забіліли снежки, забіліли белые...». И сколько бы часовые не бешено стучали в стену вагона, песня не умолкала, билась, как птица, в гробу.
Начальник прибегал к Многогрешного на каждой очередной остановке. И после каждой новой проверки все больше успокаивался, даже насмешливо добавлял: «Молодец!» А у Григория «все больше было здесь и безоглядной рішеності на что-то необычное... Клекот зборканої, но не сломанной и не покорной воли, что прорывался из сжатых щелепів, не предвещал ничего хорошего.
Эшелон пролетал мимо странных, чудесных краев. Вдруг, на пятнадцатую сутки бешеного гона, земля оборвалась. Дальше был океан...
Поезд остановился и стал вытряхивать из себя груз. Удивительно, как могло уместиться столько людей в этих грязных рыжих коробках!
«Тысячи! Тысячи оборванных, грязных, заросших, как предки, и худых, как скелеты, людей! И все старых, згорблених. И хоть среди них многим по 20 - 25 лет только, но все они гейби деды. Тысячи завинених в лохмотья и одеяла и так - полуголых, викиненихз отечества, семьи, сообщества, погнобле, бесправных, обреченных... Так, обреченных на загиб, где-то там, куда еще не дошли...
...Они скоплялись отарами, согнанные в большие кучи, словно овцы, и окружены обоями стражи, тупо смотрели вперед - на седую пустыню, в затканной легким туманом бесконечности.
Туда стелился им путь - через то море Японское и через Тихий океан безграничен. Этап идет на Магадан где-то. Это еще тысячи километров водной пустыней к понурой, неизвестной Колымы а и дальше.
И ничто их не трогало и ничто их не пугало. Они были тупые и равнодушные, истощенные, смотрели просто на воду... Киевляне, полтавчане, кубанцы, херсонцы...- дети другой, солнечной земли и другого, солнечного, моря».
Стражи разогнали местных жителей, следили арестантов, подняв ружья и держа псов-вовчурів наготове.
И вдруг поднялся переполох. Начальник эшелона побежал проверять, есть ли среди заключенных Многогрешный, а его не было. Всех людей положили на землю, стали перечислять. Одного не хватало. Часовые бесились. Проверили вагон и обнаружили перерезанные ножом доски. Григорий выпрыгнул на ходу поезда и вряд ли тот смельчак остался жив, но арестанты обрадовались. У них аж дух поднялся, проснулась давно раздавлена человеческое достоинство. Вспоминались слова беглеца: «Лучше умереть на бегу, чем жить гниючи!»
Людей погрузили на пароход. Они уже знали все подробности побега этого смелого юноши, обреченного на двадцать пять лет каторги.
«Прощались с землей, прощались со всем. А ввіччю, небось, стоял воспроизведен о'браз того, кто не сдался, кто остался там. Образ как символ непокорной и гордой молодости, символ той свободолюбивой и сплюндрованої за то Отечества...
Пароход канул в сивім тумане. Аза ним поснувалась легенда о гордого сокола, о безумного смельчака...
Недоказана легенда о никому не известного гордого потомка первого каторжанина Сибири, о правнука гетмана Демьяна Многогрешного».
Тем временем по всей Транссибирской магистрали и во всех пограничных заставах были разосланы телеграммы о побеге и розыске «страшного государственного преступника». Особые приметы: молодой человек 25 лет, русый, атлет, авиатор.
Раздел второй Мир на колесах
«Поблескивая никелированными ручками мягких купе, сияя ярко освещенными окнами, тем же маршрутом по Транссибирской магистрали шел другой экспресс - «Тихоокеанский экспресс нумер один».
Мягко покачиваясь, как в мрійному вальсе, гордясь шелком занавесок на окнах, мерцая люстрами, катился он, будто разок блестящих кораллов... Виз, убаюкивая, экзальтированных пассажиров где-то в неведомый и желанный, сказочный край, в странное золотое эльдорадо».
Это был лучший и самый модерный экспресс в СССР, рассчитанный на десятидневную комфортабельную поездку - 12 тысяч километров железнодорожной колеи.
«В мягких купе мечтательно и уютно. Заставлены цветами, набитые чемоданами и патефонами, озаренные светом разноцветных абажуров, они были заселены экспансивными и горластими жителями разного возраста и пола. Целый экспресс был набит ими, создавая отдельный мир - мир на колесах и в тот
же время воспроизводя копию той фантастической «шестой части мира» - копию в миниатюре, только немного разодетую и розгальмовану.
...Инженеры и авиаторы, ударники и так летуны, партработники и туристы, колхозные колективізатори и совхозные бюрократы, рационализаторы и индустриальные авантюрники, прокуроры и растратчики, потенциальные воры... Гражданские и военные... Работники органов «революционной законности» и контрабандисты... И летние «ответственные» господа, и эксцентричные, но так же «ответственные» девицы, то бишь «подруги» госпожа и «подруги» девицы с любовниками и без любовников, с портфелями и без, с партстажем и без... Влюбленные «кошечки» и еще более влюбленные «котики» ...Ответственные відрядженці и безответственные рвачи и дезертиры, с партбилетами и без, с дисциплинарными взысканиями и без...
...Словом - цвет рабоче-крестьянской империи во всем его величии и многогранности».
Все это путешественники, искатели счастья и приключений, а больше всего - карьеры.
Поезд живет «реальным и напівфантастичним, но неунывающим, розовым жизнью... Как бабочка-однодневка». Здесь нет начальников и очередей, традиционных сборов. «Мир идеальной свободы и полного отсутствия диктатуры».
Проблескивают дня и ночи. Пролетающие мимо леса, пустыни, горы. А в экспрессе царит властитель дум и сердец - Арсеньев с его «Дерсу Узала», уссурійською тайгой, женьшенем и тиграми.
О тиграх разговоров больше. О них рассказывают страшные истории, спорят, за них даже ссорятся.
«Тигры. Страшное божество, полосатое кожей, а еще смугастіше репутацией. Всемогущий «Амба», славніший за самого Арсеньева и екзотичніший всего на свете.
...С тиграми мог соперничать разве только женьшень - чудесный корешок, могучий талисман, мифический и однако реальный плод уссурийского эльдорадо... Даже папоротник, что цветет в ночь на Ивана Купала по всей европейской литературе, со всеми сокровищами, что она их бережет, со всем комплексом легенде сказок, бледнеет перед тем магическим женьшенем».
Думал Арсеньев, что его произведение поднимет такую массу людей и погонит их в край, который удивительно сочетает в себе субтропический рай и сибирское ад? В страну, где писатель пообморожував ноги и легкие и в конце и безвременно скончался в беде и нищете.
Экспресс летел себе дальше. Менялись пейзажи менялись и настроения пассажиров. Все поражало их новостью, все чудовішою. На станциях покупали изделия народного творчества - гармонии, свирели, свистульки, знаменитые вятские игрушки, корзинки, тапочки. Возле Иркутска пели древней каторжанської песни. Возле Байкала покупали омулів, потому что это не просто рыба с той «омулевої бочки», о которой пела целая романовская империя, впоследствии - целая «широка страна родная», а символ строгого байкальского края.
Вместе с изменениями во внешнем мире пассажиры чувствуют изменения внутренние, связанные с разницей во времени. «Днем хочется спать, а ночью - есть. В обед нервы становятся вялые, а ночью нападает энтузиазм». Создался хаос. Некоторые возвели свои потребности к есть и спать, другие не давали покоя врачам, которые, потеряв сами сон и покой, играли напропале в преферанс, потеряв грань между ночью и днем».
За Байкалом наблюдали экзотических туземцев: краснокожих бурятов, гордых бронзовых якутов, тунгусов, китайцев.
Когда поезд ехал Забайкаллям, пассажиров стал развлекать некий профессор истории. Он рассказывал им о первых каторжников Сибири, первых политических ссыльных - чертова протопопа Аввакума и бунтаря и «ізмєнніка» - «малороссийского» гетмана Демьяна Многогрешного.
«Это они были відкривателями и зачинателями той ужасной страницы, первой страницы в эпопее невыразимых человеческих страданий на этой земле...
За ними пошли чередой множество других, известных и безымянных каторжников... национальных героев целого ряда народов...»
И словно иллюстрация к професорової лекции вдоль колеи, опершись на кайла и лопаты, по колено в грязи и воде, выстроились целые тучи каторжников. Бамлагівці...
Все бросились к окнам. Вот они, настоящие, невыдуманные. Измученные, истощенные, в лохмотьях. На них страшно было даже смотреть. Стояли бесконечными рядами, утыканы патрулями с ружьями и собаками.
Они прокладывали новую магистраль, вимощуючи ее своей розпукою, страданиями, палили собой пропасти и провалы. Потомки Многогрешного и потомки Аввакума.
Из окон экспресса начали лететь вещи - махорка, плитки шоколада, хлеб, ботинки...
Бамлагівці бросились к подаркам, топча друг друга. Началась стрельба.
Некоторые из пассажиров, не выдержав этого зрелища, разразилась буйным плачем. А шеренгам каторжан не было края, они вставали, словно из-под земли.
И все то промелькнуло, как марево, и только на минутку омрачило настроение пассажиров экспресса. Зато пришли новые впечатления, еще экзотичнее.
* * *
В салон-вагоне уютно, крутятся вентиляторы, бутылки с коньяком и винами ждут, чтобы их откупорили. Стеклянные вазы приглашают отведать пирожные и конфеты. Кельнеры стоят наготове, угадывая каждое желание клиента.
Но посетителей становится все меньше - в некоторых опустели карманы, другие увлеклись преферансом к одурення, некоторые накручивают на патефоне модную румбу.
Лишь несколько человек в салон-вагоне. Один из них - майор, чорнобривий, с мясистым носом, лет за тридцать. Попивает красное бордо и читает «Правду». Изучает речь вождя на очередном съезде ВКП(б). Иногда вынимает карандаш и что-то подчеркивает, восторженно улыбается.
«Майор выглядит - как само воплощение могущества, силы и чести своей «пролетарского» государства. В целом экспрессе не держится никто так достойно, так независимо и гордо, даже немного презрительно, с таинственной миной и бесподобным чувством превосходства».
Его не волнуют никакие эксцентричные истории, потому что он знает и может еще и не такое, он сам-легенда, от которой и в тигров, пожалуй бы, шерсть стала дыбом.
Он едет на другое охоты, достав новую высокую должность. Майор дисциплинирован и точен, не склонен вдаваться в мелочи.
В другом конце салона-вагона сидит веселая компания из пяти бездельников. Это, очевидно, те, кого ничто не удерживает. Они вечно летают с места на место, хорошо зарабатывая, а еще лучше транжиря деньги и скалозублячи из всего. Эти молодые люди ведут себя как миллионеры, заказывают икру (икру), заставили два стола батареями бутылок и едой. Потом, поглядывая на майора, переводят разговор на бамлагівців. Майор снисходительно улыбается: пусть, мол, скалозублять, все равно это те, которые там побывали или кандидаты туда.
Один из гуляк, которого его товарищи в шутку звали «профессором», взялся рассказывать о том, как Бог сотворил причудливый край, куда они ехали.
Шел, мол, Бог с запада на восток, нес в мешке всякой твари и всякого семян много и розтикав по земле, где приходилось. А как дошел до хребта Сихотэ-Алиня, то увидел: земля уже кончилась, а в мешке еще много всего. Он взял да и высыпал из мешка остальные, чтобы не возвращаться обратно. С тех пор и началось - и поперло, и погнало! И такое сотворилося, что люди еще долго будут ломать головы, как это могло случиться.
Поэтому края могли дать совет только турки или запорожцы. Почему они? А потому, что так уж заведено на этой земле - как где некому дать совета, то посылают туда запорожцев. На Кубань? - Запорожцы. На Терек? - Запорожцы. Под Петроград? - Запорожцы. И здесь тоже... Царь Николай, вишь, не был дурак, когда ополчился на тех глупых «хахлів».
Слушатели «профессора» смеялись и запивали лекцию водкой.
В салон-вагон зашли двое в резиновых плащах, хромовых сапогах и модных узбекских тюбетейках. Сели за стол, выпили пива, лениво обвели всех присутствующих взглядом и подошли к парню из компании бездельников во френче и галифе цвета кофе:
«- Слєдуйтє за мной!»
Юноша сначала не понял, удивился, тогда гость в тюбетейке грозно крикнул, что он арестован. Парень потребовал увидеть ордер на арест, но зато ему поднесли к носу пистолет. Он выхватил свой - начались крики, ругань. Вскоре юношу во френче скрутили и разоружили.
В это время поднялся майор и, подойдя ближе, спросил, в чем дело. Ему на ухо что-то сказали шепотом. Майор громко воскликнул:
- Многогрешный?!
Он яростно выругался, затем приказал освободить юношу во френче, которого ошибочно приняли за Многогрешного, проверить документы и подать рапорт начальству, потому Многогрешного он знает лично.
«Тюбетейки» грубо ругались, оправдываясь перед юношей во френче, то облагал их хмурой босяцькою бранью. Ему вернули пистолет и пояс. «Френч» еще раз выругался, обозвав тихую «тюбетейках» олухами, что не умеют «чисто работать», и вышел прочь, не попрощавшись.
Общество было ошарашено неожиданностью и понятно, что и здесь не можно безопасно гулять и править болтовня.
В ресторане остался сам майор. Он пил коньяк, прогонял и не мог прогнать тревожных воспоминаний, связанных с «тем проклятым именем».
Два года назад майор вел следствие над одним бортмеханіком и авиаконструктором - «над тем зоологическим националистом, над тем дьяволом в образе человека». «Что он с ним не делал!.. Он ему выламывал ребра в бешеной ярости. Он ему повивертав суставы... Он уже не добивался признаний, нет, он добивался, чтобы тот черт хоть заскулил и начал рыдать и умолять его, как то делают все... Да! Смотрит выпученными глазами - и только. Как каменюка. Сначала дерзко и бешено отбивался, разражался проклятиями и сарказмом, плевал в лицо ему, следователю, а затем только хекав сквозь зубы и молчал, раздавленный, но упорный. Молчал презрительно... Его уже носили на рядные, потому что не способен был ходить...
Он уже умирал - но ни пары с уст. А те глаза, глаза!
Они ему отравили покой и сон, они ему отравили, пожалуй, всю жизнь».
Майор уже хотел повиштрикувати те глаза, но сам бы не осилил, делать это при свидетелях не захотел.
Еще сначала этот юноша сказал следователю, что он и все замученные будут преследовать того всю жизнь - и когда он будет спать, и когда будет с любовницей, и когда голубитиме жену или будет играться со своим ребенком - они будут кричать и ревтимуть.
Тот дьявол и колдун таки сглазил ему бессонные ночи и бред. Следователь боялся сам спать - и женился. А женившись, убегал прочь на люди, боялся ночевать дома. Особенно после того, как тот маньяк сбежал из сумасшедшего (а был он, оказывается, вовсе не сумасшедший).
Потом его поймали. Следователь - теперь уже майор - сам напросился вести следствие, чтобы довести дело до конца, потому что пока тот жив, он не будет иметь покоя.
И вот - ты!.. Авиатор снова бежал, и как раз в этих краях. Майор пил коньяк, а ему казалось, что это кровь. Он вылил коньяк вон за окно, и тогда рюмка посмотрела на него кровавыми глазами, в которых пылала ненависть...
Раздел третий Впопыхах со смертью
Высоченная четырехъярусная тайга, буйная и непролазная, вокруг стояла как зачарованная. Ничто нигде не шелесне, не шелохнется.
Сорокаметровые рыжие кедры подпирали небо. За ними тянулись осины и другие лиственные деревья. Третий ярус образовывали орешник и ель, увитые диким виноградом.
Внизу, в четвертом ярусе,- сплошной хаос. Высоченные травы, поваленные вдоль и поперек дерева - потрухлі и еще не потрухлі. По земле стелился мох. Было полутемно и сыро, лишь кое-где прорывался солнечный луч.
Несходимі дебри то спускались по склону вниз, то поднимались вверх.
Полосатый бурундучок прислушивался к лесным шумам. Кажется, сейчас ему ничто не угрожало. Зверек стал играть с солнечными зайчиками. Вдруг замер, потом мигом вскочил на высокий кедр. Он знал всех своих друзей и всех врагов. Но такого никогда еще не видел.
Вскарабкавшись наконец на гору, покачиваясь и тяжело дыша, по тропинке шла двухногая существо - оборванная, худая, в лохмотьях. Человек был молодой и совсем-совсем збезсиліла. Почерневшее лицо юноши заросло щетиной. Челюсти крепко сжаты. Он разговаривал сам с собой: «Пропаду, нет сил... Эх, голова!.. Все ты вытерпела, все вынесла, а вот загибаєш...»
Он шел пятый день. Не шел, а гнал, как молодой гордый олень, летевший из когтей смерти на волю. Еще немного - и он спасен. Он чкурне вон в Маньчжурию, Японию, Аляску, Китай, в новые, неведомые края. Он объедет вокруг света и вернется домой, но уже как завоеватель, как мститель.
Ему казалось, что он летит. На самом же деле идти становилось все труднее, иногда приходилось просто ползти.
Тропинок уходил - боялся встречи с людьми. Ночью останавливался и спал, где пришлось,- на бревне, в яме, даже случайно согнал из логова какого-то страшного зверя. Утром просыпался мокрый от росы.
Его одолевала усталость. Потом пришел голод. И ничего съестного беглец не находил. Не видел и не слышал ни зверей, ни птиц. Рвал и ел какие-то корешки, от которых желудок болел еще больше.
Но отчаяние не брал его. «Очень-так много он претерпел, чтобы еще впадать в отчаяние. Он уже имел возможность множество раз умереть, и это большое счастье, что он идет этим зеленым, безграничным океаном». Скрипя зубы и шел, и шел. «Его гнала вперед чрезвычайное упрямство, сто раз испытанная и закаленная мужество. Вперед, наперекор всему! А спокойный разум констатировал, что все же он гибнет, идет тонюсінькою челкой, как лезвием меча, между жизнью и небытием. Один порыв - и он рухнет в черную бездну. Нет!!!»
В голове паморочилось, глаза закрывались. Когда открыл их - удивился. Напротив него сидел полосатый зверек, который тоже уставился на гостя. Убедившись, что странное существо не двигается, бурундучок стал есть орешек.
Путешественник смотрел жадно и завистливо. Потом потихоньку стал подкрадываться. Это же спасение! Зверек будто ничего не замечал, но когда руки юноши приблизились, мигом вскочил на дерево. Беглец в отчаянии начал стучать потрухлявій бревне и вдруг нащупал орешки. Это была бурундукова кладовка. Юноша сел и начал кушать орешки с молниеносной скоростью. Нащупал возле себя какое-то растение, попробовал - вроде часничина. Это было прекрасно! Одурений голод медленно утихал. Возвращались сила и спокойствие. И не так от орехов, как от надежды на спасение. Путешественнику даже вернулся его добрый юмор, и он извинился перед бурундучок за грабеж. Выломал палку и сказал себе: «Вперед, Робінзоне! Бог не без милости, казак не без счастья».
Напился из подземного ручейка, и почувствовал себя значительно сильнее. В тайге будто аж повиднішало. Юноша стал замечать следы зверей. Но где же они? Переутомление и голод снова стали проявляться, а он шел дальше по тропинке, которая поднималась вверх. Наконец добрался до вершины перевала. Но и за ним простирался бескрайний зеленый океан, который ему, видимо, никогда не перейти и не осилить. Красота невероятная и... страшная.
У него же нет ни ружья, ни спичек. Лихорадит, которую лихорадки...
Вокруг гудят пчелы. Путешественнику кажется, что он, маленький, на пасеке у дедушки. Вдруг вскакивает - здесь где-то недалеко есть жилье! Вот и тропа к нему. Идти туда, это единственное спасение!
Беглец шел до полудня, но не встретил даже намека на жилье. Пожалуй, эту тропу протоптали звери за целое тысячелетие.
Наконец дошел до быстрой горной реки шириной с Ворсклу. Протянул ноги в воду, чтобы утихомирить боль в мышцах и суставах. Потом окунул в воду голову и грудь. Когда вылез из воды, увидел старый ржавый охотничий нож и очень обрадовался. Стал чистить, натирать и точить. Чем был добрый, загонистий. Следовательно, имел прекрасное оружие.
Шел дальше и думал, где бы то применить. Решил побриться. Может, тогда жизнь улучшится и судьба его не цуратиметься. Когда умылся и посмотрел в озеро, стало жаль себя, молодого, неунывающего, веселого лица, что когда-то сводило с ума девушек. «Жаль молодости, жаль потерянного безвозвратно того, что уже никогда, никогда не вернется. Из воды смотрело суровое, металлическое лицо...»
К вечеру силы совсем покинули беглеца. Он лег на землю. Сегодня уже шестой день. Лошадь и та бы уже давно сдохла...
Юноше показалось его золотое детство, Ворскла, Днепр, песня матери, которая крутит веретено.
Вдруг слышится выстрел и ужасный крик человека, что ее схватила зубами смерть: «Грицько!!!»
Парень вскакивает, путаясь в бурьяне, бежит на крик. Выскакивает на поляну и видит, что какой-то человек, забившись в расщелину между камнями, отбивается прикладом ружья от огромного черного медведя. Беглец нащупал нож и, гонимый пьяной жаждой мести, пошел на зверя. Вонзив нож прямо в горло хищника, сам упал без сознания.
* * *
По голому кряжа ехали трое всадников. Один из них кого-то вез поперек седла, как когда-то запорожец в древности, спасая товарища.
Раздел четвертый Семья тигроловів
Песня выводила из небытия. А сначала была темнота, липкая и мохнатая. Мечтательный девичий голос пел о трех соколов. Беглецу показалось, что он дома и что поет его сестра Наталья.
Когда открыл глаза, то увидел девушку, и это была не сестра. «Но такая же хорошая и быстроглазой, с лентой над лбом и юная, смуглая от солнца».
Девушка радостно вскрикнула, извещая отца о том, что их гость жив, уже смотрит.
Григорию показалось, что у него галлюцинации. Ведь он лежит в доме с образами в углу, убранными королевскими полотенцами. За иконой Николая Чудотворца висит кропило из васильков, на потолке, которую совсем них дома, напалені черные страстяні кресты. А женщина в чепца и обильной древний юбки, как мать, несет тарелки. «С ней быстроглазой девушка выступает, как горлица... У окна, держа казацкое седло и ушивальник, встал и стоит густобровий, коренастый парень...»
Пожилой мужчина, называя парубка Грицько, приказывает том седлать лошадей - ехать в Киев. Беглец не понимает, где он, и испуганно бросается. Его успокаивают, говоря, что, может, он тамошний - то отвезут. У Григория аж мороз по коже пошел. Он вспомнил Лукьяновскую тюрьму, Киевское ОГПУ - НКВД. Вот так! Убегал, убегал и попал обратно. Как же это? Он сейчас уйдет, будет убегать. Далее притворился равнодушного и спросил, далеко ли до города. Ему ответили, что нет, верст с 400.1 спросили, откуда он. Григорий, колеблясь, все же сказал, что он тоже из Киевского района, из села Триполье.
Женщина даже руками всплеснула: это же парень с Украины, из того же села, что и ее мать. Земляк!
У Григория аж черная гора с души зсунулась. Стало легко и радостно. Возле него стояли родные, близкие люди. Впадают около него, как мать, как отец, как сестра и брат. А Киев, по-видимому, здесь есть еще один. Парень попросил разрешения называть женщину матерью, потому что она такая же, как его мать.
Юноши напоили зельем, «что и мертвых поднимает». Хозяин перед отъездом решил выпить и себе гостя, который спас его дочь. Но тот
ничего такого не помнил, он вспоминал только пронзительный крик юноши, на которого напал медведь.
Отец сказал, что Григорий теперь дома. На много верст вокруг только лес и звери, а людей нет. То же пусть он будет веселый и счастливый.
* * *
Солнце залило комнату. На столе сидело медвежонок и забавно відганяло пчелу от своего носа, вмоченого во что-то сладкое.
Григорий проснулся, и странно ему стало. Он в белом кружевном рубашке. На углу вышитые рушники, которую его бабушки, резной поставец, печь покрытая цветами. Все, как дома, только пол из досок и на стенах висит оружие - ружья, карабины.
В избу вошла девушка, повесила на стену ружье. Спросила: «Ну как, молодой человек», а он ответил: «Красивая!»
«Девушка насупилась, набурмосилась и от того еще похорошела. Какая она хорошая! Такого он, пожалуй, еще не видел. Какое-то странное сочетание чрезвычайной девичьей красоты и строгости. Гибкая, как пантера, и такая же шустрая, видимо, а строгая, как царевна. Он смотрел на девушку и чувствовал себя неловко, как школьник, ей всего восемнадцать лет, а такое сердитое».
Григорий спросил, как зовут девушку, а она перевела на шутку и стала сама его расспрашивать, говоря, что знает - он с Украины и есть ли у него девушка-любка Наталья. Парень засмеялся и объяснил ей: Наташа - не девушка его, а сестра. И спросил, откуда она все знает. Девушка ответила, что он пять дней бредил таким страшным - карцеры, трибуналами, расстрелами, что они аж испугались. Григорий сказал, что он начитался страшных книжек. Наталья, по глазам видно, не верила и спросила с ехидцей - то он и в этот далекий край попал так, как это в книжках написано, а не на самом деле?
Тогда Григорий серьезно и озабоченно сказал: «Я знаю, что вы все думаете обо мне черт знает что. Но уверяю вас... Слушай, что я скажу: что бы вы не думали и как бы не думали, я хочу лишь сказать... что я честный человек. Вот. Потом сама увидишь».
Наташа остановила его и передала слова своего отца: «Когда ты в этом доме - они отвечают за тебя... как за сына, вот. И ничего не хотят знать».
Парень начал расспрашивать, каково же их фамилия и кого это он здесь спас, не ее ли, случайно?
Наталья с гордостью сказала, что их фамилия Сирко - с деда-прадеда. А спас он действительно ее. И вдруг перевела разговор на медвежонка, которое сдирало со стен фотографии. Девушка схватила звіреня и швырнула его в угол, а оно заскімлило, как ребенок.
Григорий спросил, что за народ на фотографиях - их род? Наташа подала ему фотографии. «Девушки в вышитых рубашках и в бусах, в сапогах каких-то странных, пушных. Вот дружки свадебные... А вот - целая семья. Огромная семья! Деды, отцы, внуки и правнуки - человек сорок. Целый род! Дед с бабой посередине, остальные, в связи с семейным положением, расположились по бокам и сзади... И все это на фоне гор. Украинская степная семья на горном фоне. Как где-то на Закарпатье. Странноватая... Вот ребята верхом - человек двенадцать - целый отряд с ружьями через плечо, в папахах, окруженные стаей здоровенных гостровухих собак. Если бы не эти охотничьи собаки, можно бы подумать, что это казацкий отряд. Атаки казацкий, потому что это же уссурийские казаки».
Вот не совсем обычная фотография. «В деревянной клетке здоровенный тигр разинул пашу, ревет. Сбоку стоят четыре охотники, опираясь на ружья. Один старый и три молодых. Все в чуднім одежде - в кожаных штанах причудливых, в кожаных пиджаках, подпоясанные набійницями». И один из них... Наташа! Теперь понятно, на которого «юноши» напал медведь и кого было спасено.
Наташа посадила на кровать медвежонка и сказала, что это Григориев дружок, он его осиротил, то пусть забавляет. .
Парень, удивленный, попросил ее рассказать, как все случилось.
Девушка сказала, что они были на Змеиной пади, солили землю для пантовки. Она взяла дробовик с двумя патронами и пошла подстрелить тетерева или рябчика на уху. Зашла далеко и наткнулась на медвежонка. Взяла его и забыла, что где-то поблизости должна быть его мать. Вот появилась и сама разъяренная медведица. Наташа покинула малыш, выстрелила из дробовика, но только разозлила зверя. Бросилась в расщелину между скалами, а медведица за ней, думая, что там ее ребенок. Наталья стала звать брата на помощь, и он был далеко.
Вот тут и прибежал кто-то страшный, и на человека не похож, вонзил нож в горло зверя и упал под ним замертво. Забрали охотники медвежью шкуру, медвежонок и Натальиного спасителя и поехали спасать его самого.
Григорий стал расспрашивать девушку о ту фотографию с тигром, а она отвечала небрежно, так, будто речь шла об обычной дело. Действительно, они ловят тех «кошек» живьем и сдают в Хабаровск. За это им платят товаром, так они и живут. Рассказала про брата Николая, который погиб на опасном охоте.
Тогда Григорий спросил, не лучше было бы сеять хлеб, выращивать свиней и кур. Но Наташа возразила, что это не так интересно, а смерти бояться - сидеть на печи, да и там ли уберечься.
Здесь мать пригласила гостя обедать, поставила рюмочку с зельем. Медвежонок и себе ластилося к бабушке, прося кушать.
* * *
Перед домом цветут гвоздики и соревнуются с пышными дикими саранками. И везде по склону реки цветы перекликаются разными цветами. Виднеется небольшой огород и пасека. Двор без забора и без ворот. Хата старая, но
упитанная, рубленная из дорогого дерева, с резными крыльцом и ставнями. Справа - кладовка, сарай для лошадей, коровник, еще какие-то здания.
До ближайшего поселка, состоящего из нескольких домов и зовется Копитонівка, 50 километров. Следовательно, опасность от людей была здесь наименьшая, а эти люди, в которых жил беглец, даже охраняли его.
Дома были только Григорий и Наталья. А отец с Грицьком как поехали, то вот уже две недели ездят. Сегодня они должны были вернуться домой. Ожидая, парень волновался - как к нему отнесутся, может, уже не так, как когда он был болен.
Наталья стирала белье на реке, лихо размахивая валькам. Луна бежала по дебрям и, казалось, то бьет где-то перепел в пшеницях на заре.
Григорий теперь почему-то боялся Наташи, смущался при встрече с ней. Она даже не понимала, какая волшебная. И похожа на странное растение, что имеет острые колючки. Девушка-звіроловка, победительница ужасов всяких!
Из дома вышла мать и озабоченно посмотрела туда, за реку, за зеленое море, где протянулась тропа, лес - не едут муж с сыном? Спросила Наташу, что она думает, а та беззаботно ответила, что вернутся их вскоре, нигде не денутся.
Матери лет за пятьдесят, а выглядит еще молодо и бодро. И голос у нее такой, которую дочери, только теплее, ближе. Но произношение не киевская, а полтавская, с мягким «л».
Села мать на крыльце рядом с Григорием и стала говорить, что Бог наградил ее хорошими детьми, с характерами, которые подходят именно к такому суровому краю. Пожурилася за сыном Николаем, что погиб на охоте. Глянула на Григория и сказала, чтобы он верил в свое счастье, ибо в смелых оно всегда есть.
Начала вспоминать, как еще в 1887 году они приехали морем в эту страшную и дикую пущу, как потихоньку осваивали ее, обживались. Местные люди смеялись, что переселенцы из Украины пытались сохранить свои обычаи и быт. Даже дома делали из глины и белили, хотя вокруг были леса. «Когда-то, до революции, здорово жили здесь наши люди. Долго борюкались с нищетой, но потом и жили хорошо. Здесь край труд любит и вознаграждает ЕЕ щедро. Здесь рай был, а не край как для рабочего. И лес, и золото, и рыба, и земля хлеб родит, и ягода всякая, и все - бери только. Только надо рук. А народ наш рабочий. Так мы и жили когда-то!»
И рассказала далее, что эта хата была только для промысла, а жили они в другой, большой. Семейка более пятидесяти человек! Дед имел семь сыновей женил - не отделял. Дочерей замуж отдал - тоже не отпускал, брал зятьев к себе. Вот так и жили. Сирков уголок - то целое село. Жилось весело. Старик имел столько скота, что не знал ей счета. Пасека - ульи с двести. Трудились искренне, то и имели. И золото копали, и рыбу и зверя ловили, и ягоды и кедровые орехи собирали. Ружья добывали себе добрые, изготовленные за рубежом. Это была вторая Украина, новая, счастливее Украина. Поэтому и названия поселкам
давали: Киев, Черниговка, Полтавка, Екатеринослав, Переяславка. «Пришла советская власть и все перевернула. Перевелись люди, и жизнь свелось в ничто...» Не стало Серной государства. А они плюнули и перебрались сюда, подальше от людей, чтобы по-своему возраста доживать. Уже лет десять здесь живут.
Григорию было приятно слушать эту женщину. Он удивлялся ее простой мужества, вольнолюбивой гордости. Спросил, не скучает за Украиной. Та ответила, что мало ее помнит, но вспоминает, как тосковала по родным краем ее мать.
Сжималось Григорієве сердце, когда он вспомнил, что уже нет того тихого солнечного края, которым была Украина. «Что сады вишневые повирубувані, реки збаламучені, степи слезами обпоєні, и небо ясное людям потемнело... Но он молчал. Пусть. Пусть любит ее такой, какой помнит».
Беглеца трогало, что эти люди, хоть и догадываются о чем-то, но из природной деликатности ни о чем его не спрашивают.
Вдруг Наташа закричала: «Наши едут!» Мать удивилась, а дочь сказала, что услышала лай собак и часа за два отец с братом будут дома. Иметь заклопоталася с обедом, Григория же попросила помочь Наташе развесить белье. Парень взялся за работу, но девушка все время посмеивалась над него, пока он в сердцах не порвал толстую веревку.
Через некоторое время залаяли собаки, радостно приветствуя молодую хозяйку. А вот и дед. «Не дед, а усатый старик, грузный, высокий, червоновидий, волосатая грудь выпячиваются из белой пазухи». Позади Грицко. «Высокий, как отец, упитанный красавец. Молодой - лет 25. На нем военный старенький френч». Из-под кепки кучерявиться чуб.
Увидели Григория, радостно приветствовали. И подали гостинец - трилінійну винтовку, пообещав еще и коня.
Раздел пятый «П'ятнування»
Второго дня утром чистили оружие. Обустраивались, по приказу Сера, в дальнюю дорогу, на промысел. Каждый чистил свою. Григорий присматривался к новенькой винтовки, а Серы - до него. Дед рассказал, что это не обычное оружие - ее подарил сам Блюхер своему давнему знакомому, то есть ему, ветерану революции Серко.
Ружье было добра, старого выпуска, но не пристріляна.
Когда все почистили и собрали оружие, проверили набійниці, старый Сирко послал сына нарисовать на кедрах, что стояли за 600 метров от дома, мишени для стрельбы, «п'ятнування», потому что стрелять надо будет в «пятна».
И начались соревнования. Когда все отстрелялись, побежали наперегонки к мишеней, только старый уехал на лошади. Григорий волновался, хоть и был не новичком в стрілецькім деле, ведь ружье новое, да и соревновался он с не совсем обычными стрелками.
Все попали в свои мишени, только Григорию пули легли хоть купно, но чуть выше. Его похвалили и сказали, что надо будет только делать поправку на то, что ружье забирает вверх.
Обратно опять бежали наперегонки, и снова победила быстрая, как коза, Наталья.
Потом были еще и другие стрелковые развлечения - стрельба в гильзу с 50 метров, в лезвие ножа, в монеты. Это - чтобы глаз был зоркий, а рука твердая и ружье верна, ведь их ждали тяжелые испытания на промысле.
Раздел шестой В лесах Сихотэ-Алиня
На марше
Только день лошади передохнули, и старый Сирко приказал собираться в дорогу. Мать с Наташей наготовили всего, чего надо было в дорогу, - муки, свечей, селедки, хлеба, сахара, чая, масла, спирта, керосина, меда, топор, пилу-ножовку и еще множество всяких нужных вещей. Григорий тежз радостью участвовал в этом приготовлении.
На рассвете экспедиция отправилась в путь. Перед этим хорошо позавтракали, как на Пасху, борщом, пирогами, мясом с картошкой, медом с брусникой. Старая упадала круг них и сокрушалась, что остается сама.
Небо над вершинами Сихотэ-Алиня рожевіло. Всадники вдобрім мисливськім одежде в сопровождении охотничьих собак ехали друг за другом, а их сопровождала какая-то мрійноголоса птичка.
Гриша стал рассказывать Григорию о своих собак, говоря, что таких нет в целом крае. Они единственные не боятся тигров. А умные и верные! Особенно Заливай, верный друг Наташин (когда она выходила его, тяжело раненного вепрем).
Дебри все густели. Пока взобрались на перевал, стали мокрые в хлам.
Солнце било в глаза и розмальовувало всю панораму в разные цвета, словно гениальный художник.
Решили не останавливаться, чтобы пройти как можно дальше, пока не появился паут (кусает насекомое, похожее на овода). Обратили на Голубую падь, потому что там лучшие солонцы (соленая земля, которую любят есть лоси и олени).
Григорий расспрашивал Григория о ізюбрів, панты, гарри и мари. Тот недоверчиво смеялся, не понимая, как это кто-то может не знать. Потом стал объяснять, что ізюбри - вид оленей. Самцы каждый год меняют рога (панты). Эти молодые рога высоко ценят китайцы, которые платят за них золотом, ибо из пантов изготавливают лекарства против многих болезней.
Добыть изюбра очень трудно. Лучшая пантовка (добывания пантов) бывает на солонцах. Когда они истощаются, солят землю специально. Неподалеку делают замаскированный домик и оставляют ее на год-два, чтобы человеческий дух выветрился - зверь очень чуткий и осторожный. Впоследствии в этом домике прячутся охотники и стреляют из нее в ізюбрів-самцов.
Рассказал Грицко и о гарри - большие, выжженные пожаром участки леса, о мари - грязевые болота на вершинах сопок. Как такие болота появились наверху, никто не может объяснить. Тогда Григорий, в свою очередь, стал объяснять удивленному Грицькові о вечную мерзлоту и другие природные явления, вызывающие возникновение марей.
Ребята шли и весело и оживленно разговаривали между собой. Иногда пробегали неполохані людьми косули и другие лесные жители.
В воздухе где-то начало жужжать, и налетели сизые насекомые, подобные слепней. Напали на скот, на людей. От них невозможно было ничем спастись. Лошади ужасно мучились, пока их не намазали дегтем.
Тропа пошла вниз, путешественники спустились на дно глубокого распадку и стали на отдых. Наташа пошла настрелять рябчиков на уху, а ребята за ней. Потом решили разойтись и посоревноваться, кто из них лучший охотник.
Григорий шел, не встречая дичи. Вдруг что-то хуркнуло - на дерево села пара рябків. Он выстрелил и убил одного, а второго ранил. Пока искал подранка, потерял ориентиры и уже не знал, куда ему возвращаться. Пошел направо - не туда, налево - тоже. Лес и лес. Тогда решил наметить это место и идти от него по спирали. Долго так ходил, пока не увидел внизу, как бежит пес Заливай. Вероятно, это Наташа за ним послала. Григорий решил словчить, не позвал пса (ему было стыдно перед девушкой) и пошел в направлении, откуда бежал собака. Вскоре услышал обеспокоенные голоса - старый и Наталья с Григорием волновались, не заблудился ли он. Вышел, будто ничего не произошло. Через несколько минут прибежал Заливай с Григорієвою платком, которую тот оставил на кусте. Наташа поняла, что его хитро обманули.
Когда охотники поужинали, привели в порядок амуницию и накормили лошадей, стали отдыхать и думать, как различать по имени обеих Гришкин. Шутили, смеялись, так ничего и не придумав. Решили «чужого» называть Григорием, а своего, как и раньше, Грицько.
К вечеру вышли на новый кряж и шли долго ним на север. Все устали - мучила жажда, надокучала мошка. У Григория уже набежали волдыри на лице и руках, но он «терпел героически».
Встреча с Морозами
Сумерки спускались быстро, и путешественники не успевали засветло дойти до воды и до удобного для ночлега места. Вдруг они увидели, что навстречу им движется какая-то группа людей. Это было необычное событие - встретиться с кем-то в лесной безлюдной пустыне.
Впереди группы шел дед с берданкою, далее нав'ючені лошади, несколько человек и несколько собак. На одном коне сидела женщина с младенцем. Между лошадьми,
отгоняя мошкару, шла босоногая статная девушка с лицом в грязных потеках пота. Позади - долговязый чорновусий мужчина с винтовкой.
Обе группы остановились и радостно закричали. Встретились два древних рода - Сирков и Морозов. Гриша быстро объяснил Григорию, что это их кумовья йдрузі. Эта женщина - Анна, чорновусий - їїчоловік-приймак, ато - Марийка, острая, как швайка. Уже год с ними не виделись, как на свадьбе у Анны гуляли, да и до сих пор.
Звучали поздравления, звонкие поцелуи, шутки, расспросы о житье-бытье.
Морозы ехали из Комсомольска домой (уже двадцатый день). Анна гостила у брата (старшего Морозенко, что где-то в лагере), там и дитя родила. То же ездили ее забирать, а также и свои дела охотничьи улаживали - договор имеет старый Мороз с управлением лагерей на доставку мяса - видимо, для всего того начальства.
Старый Мороз рассказал о «город арестантов» Комсомольск и все тамошние ужасы.
Обе семьи решили вместе стать на ночь лагерем. Мужчины пошли добывать воду, но ее не было нигде. Не помогли и копанки.
Все страдали от жажды. Не хотелось ни ужинать, ни разговаривать. Только Гриша с Машей еще перебрасывались между собой шутливыми словами: Гриша смеялся с курносого Марійчиного носа, а она - с его распухших губ.
Наконец Григорий не выдержал, собрал баклажки и пошел искать воду. Гриша, взяв собаку, тоже отправился, хоть и не очень охотно, с ним.
Ребята исчезли в темноте - и как пропали. Уже перешло, наверное, за полночь, а их все не было.
Зять Морозов не выдержал и стал расспрашивать о Григории - что за человек? Или не зять? Видно, что не «тайожний».
Сирко помолчал, потом серьезно и безапелляционно сказал, что то кревняк друг (родственник по крови) из центра. Зять опять:
«- И партийный, может?»
Дед Сирко подумал минутку и сказал:
«- Нет... Бери выше! Инженер, о!»
Все замерли передчутим уже, но не понятным до конца грозным словом.
Вдруг из темноты вышел Григорий с гроздью баклажок. Все обрадовались. Наташа взяла у него воду, забыв на этот раз гордо пхикнути.
Наконец появился Гриша, который поспорил с другом, что знает более короткий путь до лагеря. Он рассказал такое, что все аж рты открыли.
...Шли они вдвоем, а темнота такая, как в аду. Спотыкаются, падают через бревна и в расщелины, собака боится, жметься к ногам. Гриша думал, что Григорий запроситься обратно, а то себе прется вперед, как медведь. И так прошли километров восемь, пока не спустились со склона и нашли на дне воду.
Пока Гриша рассказывал, девушки приготовили ужин. И вот на розстеленім брезенте полночь забенкетували Серы с Морозами. По старым обычаям пили за тех, кто с ними, и кого с ними нет, и за тех, кто жив, и за тех, что померли. ели с волчьим аппетитом. А Григорий, глядя на красивую бабенку Анну, так похожую на полтавских женщин, вспоминал, как «варили кашу» где-то на Ворскле или на Псле.
«Нет, это не в Слобожанском лугу! Это - совсем на другом конце земли... а люди - те же. И не те же. Такие и не такие. Всем, только одним не такие - взглядом, жизненным тембром, другим качеством. Эти - суровые и закаленные. Безжалостные стрелки, веселые, беспощадные звероловы, жилистые диктаторы в этой зеленой первоначальной государству, хищные и гордые завоеватели этой еще не загнузданої стихии. Жизнь вон випекло из них сентиментальные черты и мешковатую, ленивую вялость, насталивши их, вигартувавши в непрерывном соревновании за свое существование...»
После ужина молодые уснули, а деды все болтали. Старый Мороз рассказывал о Комсомольск - «город каторги, ад новейших канальських работ, вигачуване украинскими костями». Полуголые люди работают на 50 - градусном морозе. Это честные полтавские, екатеринославские и из других областей трудяги, «кулаки», «государственные воры», осужденные «за колоски», и всякие «враги» -: ученые, учителя, крестьяне и рабочие, бородатые деды и такие же бородатые юноши. Везде поджидает жестокая смерть без похорон, как скота,- смерть от издевательств, голода, напастей и печали...», одичавшие собаки таскают мерзлые человеческие головы и руки между бараками...
«Григорий слушал, стиснув зубы уныло, и сон бежал от него. Он до боли четко представлял те арестантские колонны и целую ту, колоссальных масштабов, арестантскую трагедию, всю ту адскую эпопею того прославленного Комсомольская... А в воображении зринало пережитое им самим... Брязки тюремных затворов... Вопли мордованих... Этапы...»
А дед все рассказывал. То НКВД стало добираться уже и в тайгу. «Раскулачивают» староверов, арестовывают подозрительных. Издан закон о специальное разрешение на хранение и пользование оружием. «Пропал свет! Не дадут возраста спокойно дожить...»
Морозов зять рассказал о четырех братьев Кирпиченків. их выслеживали лет пять, пока не выследили и не окружили. Три дня бились. Но не взяли ни одного. Тогда брать с боем перешли в Китай...
У Григория все перепуталось в голове. Его не покидало острое ощущение того, что судьба не отстанет от него, гонится за ним и готовит всевозможные неожиданности. В сердце словно кто-то вновь раздувал «адский, всепожирающий огонь - огонь всесокрушающого, но... и бессильного гнева».
***
Солнышко еще не позолотило верхи деревьев, а Серы уже распрощались с Морозами. Торопились каждый по своим делам.
Все были бодры, но невыспавшиеся, молчаливые. Спешили пройти как можно больше, пока не поднялись на крылья «паутині армии». А выспаться можно было и на привале.
Передохнув и позавтракав, шли и шли к той загадочной Пади Голубой - с позвоночника - в темную пропасть, из становика - в глубокое ущелье. Несколько раз переходили осторожно, след в след, мари, потому что оступишься - не успеют спасти.
Наконец третьего дня уже почти дошли до места. Расположились, разложили костер, но мошка не давала покоя. Люди спрятались в накомарники, гуляли и отдыхали.
Диалог под накомарниками
Вот тут и произошло настоящее крещение Григория. Отец спросил у Наташи, где она положила вухналі (гвозди для подковывания лошадей). Та ответила, что клал их Грицко. Брат, торжествуя, сказал, что пусть угадають, который из них. Наташа, смеясь, ответила: «Инженер же, что ли»,- напоминая отцу, что тот хвастался вчера Морозам. Сирко хотел нагримати на дочь, и Григорий засмеялся, и когда его спросили, почему он смеется, ответил: «А я таки действительно инженер, авиаконструктор». Все аж замолчали от неожиданности. Девушка не выдержала и начала расспрашивать, что же оно такое. Григорий объяснил, что он придумывает и строит самолеты. И летать может - ишь, куда залетел (пошутил). С того времени договорились Григория зовут инженером. А тот инженер лежал и улыбался, прислушиваясь к шуточных, немного растерянных ноток в Наталчиной голосе.
Падь Голубя
Второй день до обеда, после бесконечных спусков и петлянь, наконец пришли на Голубую. Под сопкой, над широченькою быстрой речушкой стояла хата, покрытая берестою (березовой корой). «Два окна смотрели на широкую и, казалось, бесконечные, действительно голубую котловину, шла где-то вниз и далеко, аж под сине-фиалковым прядью поворачивала вправо. И голубіла-голубіла... мрійна и привлекательная поодаль, как мечтательная девушка».
Охотники расположились в хижине как дома. Быстро все вымыли, убрали, даже украсили цветами.
Григория удивило, что Серы оставляли здесь ценные ин нти, вещи, и никто их не забрал. Сирко пояснил: в тайге существует неписаный закон - не брать чужого. Когда и на Украине такое было, сказал старик. И поинтересовался, как же теперь.
Григорий с грустью ответил, что сейчас с шатром снесут, из живого шапку снимут, а то и с головой вместе.
Старый Сирко принялся варить на дворе обед, Наташа повела лошади, а ребята пошли купаться на плесе, под водопадом.
Гриша рассказал товарищу легенду о происхождении названия этого водопада - «Девушка». Будто красавица удегейка полюбила чужака, но не
сказала ничего, а тот ушел где-то и не вернулся. Девушка стала плакать и молить своего Бога, чтобы он завернул ее милого. И так и осталась ждать дальше. А на этом месте образовался водопад. Григорию понравилась прекрасная легенда, которая соответствовала его настроению, волшебной красоте лесного края. После обеда отдыхали до следующего дня.
Пантовка
На следующий день отмыли лошадей от дегтя, помылись сами и поехали осматривать солонцы. По дороге увидели кабанов, лося, но не трогали их, потому что не для этого собрались в дорогу.
За восемь километров был солонец. К нему близко не подходили, Григорий в бинокль еле заметил хибарку-засаду. Отец поехал сам разглядеть, откуда зверь заходит, и вернулся довольный.
Первыми на ночную охоту - «пантовку» - пошли Сирко с Григорием. Старый инструктировал парня, как надо себя вести. Стрелять приказал только тогда, когда он нажмет ему на ногу.
В маленькой хибарке было сыро и душно, заедал гнус. Ожидание становилось невыносимым, но Григорий мужественно терпел. К солонця начали сходиться звери, однако сигнала к выстрелу не было. Так и просидели до утра. Дед осмотрел следы и сказал, что хитрый пантач услышал их дух из свежего следа и не пошел на солонец. И добавил, что все равно обманет этого зверя.
Под вечер пошли Гриша с Наташей на вторую засаду. И утром тоже вернулись ни с чем.
На следующий вечер охотники повели себя хитро. За три километра до солонця Григорий и Сирко роззулись и пошли брідьма рекой. Потом сбоку, тоже босиком, забрались в хижину.
Ждали, как и раньше, долго. Появлялись разные звери, а ізюбрів не было. Григорий аж дрожал от волнения и напряжения. Вдруг появился красавец-пантач. Дед наступил парню на ногу, тот выстрелил, а сам Сирко выстрелил куда-то в сторону. Утром они нашли двух забитых ізюбрів, вырубили рога, оббілували туши, мясо порубили и сложили его на траве (чтобы потом засолить).
Сирко рассказал, что панты - очень ценный товар, китайцы из них делают такие лекарства, что мертвого поднимают, омолаживают старых.
Сирко колдовство
Дома старый, как жрец, принялся священнодействовать с пантами. их надо было так обработать, чтобы они затвердели и не испортились.
Серко велел зажечь печь. У него был собственный способ обработки рогов - печь их, как хлеб в печи. Панты старый обмотал марлей и «посадил» в печь, а через некоторое время вынул. Рога стали тоньше, но стали твердые, как кость, и чистенькие, бархатные сверху.
Наталка все допытывалась у отца, кто же убил ізюбрів. Старик сказал, что это все Григорий - ему везет.
Счастье, как черти
«Счастье, как лихоманка, как нападет, не скоро покинет,- говорил Сирко.- Вот увидишь, дело пойдет. Это факт. Начался фарт - не плошай».
Утром дед разбудил Григория. Вместе они поехали к второй засады, где дежурили Наталья с Григорием. В хибарке уже было две пары пантов, а в траве - две туши. Обоих ізюбрів застрелила Наташа - она перехитрила брата.
Григорий удивлялся: какова эта девушка вспыльчивая, хищная, дикая. И кровь у нее бушует, которую пантеры, рыси или тигра.
Золотые арабески
На солонцах уже нечего делать, потому что никакой зверь уже бы туда не пришел. Стали «лучити» рыбу.
К байды (лодки) привязали жаровню, развели в ней костер и поехали ночью по реке. Наташа стояла с остью (копьем) и пристально вдивлялась в воду. Когда полнилась рыбина, она метко ее забивала, нанизывая на ость. Один за одним добавляла до лодки то здоровенного тайменя, то немного меньшего харюзя.
Никто не мог забрать у девушки орудия лова. Григорий уступал свою очередь Наташе и радовался, глядя на нее. «Гибкая, как уж, грациозная, как мавка, она таила в себе странную силу, эта девушка. Сочетание девичьей красоты и чар с дикостью почти первобытной, неприступной».
Когда Наталья случайно встретилась взглядом с Григорием, она покраснела, сломала брови и отвернулась. Удивительная, причудливая девушка!
«То были странные, волшебные ночи в сказочных первобытных лесах, на быстрой, мерцающей воде, на черной воде с золотыми арабесками».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Раздел седьмой
Над Голубою падью, над лиловыми горами и буйными трущобами стоял ослепительный солнечный утро, играя всеми цветами радуги. Миллиарды жемчужин-росинок мерцали на всем вокруг.
Наташа стояла на кладке с ружьем и напряженно наблюдала огромного тайменя, который жил здесь между каменными глыбами. Поймать его было очень трудно - такой хитрый и осторожный.
«Наташа принялась на него особенно - такой уж нрав: как что завладело ее сердцем, то уже крайне. Теперь вот завладел ее сердцем таймень...
Стояла как статуя, как неживая, и смотрела, не моргая, в глубь. По лицу, по глазам ее бегали солнечные зайчики, будто пытаясь ее рассмешить или испортить охоту,- смешливые зайчики, отраженные волнами».
В такой же позе стоял и Гриша на скалы. А Григорий сидел среди двора, любовался прекрасным утром, а особенно Наташей. Девушка напоминала ему врубелівську Царевну-Лебедь. Парнем владело странное чувство: он весь будто растворился в природе, стал частью этого «первоначального, нетронутого, полусказочного мира».
И вдруг - страшный грохот и свист над головой. «Потрясая землю, потрясая дебри, низко над кедрами заклокотали машины - огромные, черные против солнца, потворища». Восемь чотиримоторних самолетов летели низко, покачивая крыльями, видно, что-то искали. Собаки заскавуліли и разбежались. И у Григория сердце сжалось от тревожных предчувствий. Он тормошил волосы, хмурив брови и смотрел в небо, как загипнотизированный. А Наташа смотрела на него с большой тревогой.
Тунгуска Пятро Дядоров
Того же дня в лагерь пожаловал еще один неожиданный гость. Его квадратное косооке лицо расплывалось в широкую радостную улыбку. Это был хороший знакомый Сера тунгуска Пятро Дядоров, первый охотник в крае.
Старый Сирко стал расспрашивать его о жизни, спросил, почему это он не пантує. Пятро вздохнул и сказал, что не может сейчас заниматься охотой, потому что большой начальник, который «много и шибко кричал», заставил всех искать аэроплан, который где-то упал в тайге. За десять дней охотник прошел уже сотни километров, а ничего не нашел. Пропали теперь его панты. Тунгусові посочувствовали, пригласили пообедать, переночевать, но он отказался и пошел себе дальше.
Сирко, вздохнув, сказал, что не везет этому «золотому мужчине». Взял себе в жену красавицу-россиянку из староверов, что звалась Фійоною. Богу на нее молился, а она, пока мужа дома не было, развлекалась с большими начальниками.
Григорий ждал еще каких-то событий, но ничего не произошло. Наконец, и это забылось. «Время шел себе мечтательной походкой по безбрежному зеленому океану, озаренный солнечным блеском, полон буйной, радужной молодости, озвученный гомоном птиц и зверушек, и шумом кедров вверху, и таинственным шепотом листу, разукрашенный-закосичений цветом».
Историческая справка
Как-то два дня подряд шел дождь. Не дождь, а ливень. Старый Сирко был в хорошем настроении: вода смоет следы людей на солонцах, и можно будет пантувати дальше. А на реке они тем временем сделают гребельку и поставят «морду», или, как говорят на Украине, вершу.
Дед предсказал этот дождь за несколько дней по особым приметам - и не ошибся. Теперь все сидели на крыльце в праздничном настроении и наблюдали, как тяжелые потоки с неба поливали деревья и кусты. Водопад «Девушка» уже не плакал, а рыдал, морем разливался.
Под аккомпанемент дождя дед Сирко стал рассказывать «о удивительное путешествие вокруг света, и о жизни на Украине когда-то, и про дикую землю, где они потом висели, куда их забросила судьба». История заселения переселенцами с Украины Уссурийского края стоила целой книги. Дед говорил о том, как жили когда-Серы на Полтавщине, круг славного города Переяслава, а их деды и прадеды в Запорожье казачили, в Крым и Турцию ходили, страха всем врагам нагоняли. А то и на галерах не раз бывали, и оттуда бежали.
Потом Сіркам пришлось бросать родную землю, ехать куда глаза глядят - в кругосветное морское путешествие. Круг Индии их дожди поливали-мочили, возле Цейлона ветры пекли-сушили. В Бомбее воду пили, в Сингапуре и Китае слезы лили. «И веры в счастье свое щербате и в силу свою двухжильную не теряли».
Когда приехали на место, с половину перемерла. А дальше попривыкали и зажили. И еще как зажили!
Певуны
Иногда на досуге Гриша с сестрой пели песни, лежа навзничь на берегу. У Наташи был хороший, сильный голос. И пела она песню про миленького, о двух соколов смело, искренне, как и все делала так. Грицко вторил мягким тенором. Старый Сирко, прислушиваясь к их пению, и себе подтягивать начинал.
А заканчивали певцы непременно местной песней про охотника, который ходил-бродил по лесам и увидел, как на траве спала красавица странная. И как он с ней поступил по-рыцарском. Пели эту песню молодые люди немного шутливо. Наташа, как всегда, посмеялась с того злополучного молодца.
Мятеж и капитуляция
«Григорий носил в сердце ту болезнь, что его напала,- любовь к причудливой лесной девушки Наташи - и боролся сам с собой. Любил, но... кажется, безнадежно». Разум юноши боролся с сердцем. Григорий бежал к водопаду и просиживал там часами. Не знал, как быть. Идти обычным путем - ухаживать, соблазнять, дурачить - он не мог и не смел. Это не такая девушка. Ему казалось, что Наташа и не догадывается о его чувствах. Кроме того, с его неопределенным положением он не имел права подвергать опасности еще и другого человека. Так он терпел и мучился. Но уйти отсюда не имел силы. Потому что он был счастлив возле этой девушки. Так его ум вынужден был капитулировать перед любовью.
Мавка
Наблюдая внешний мир, Григорий пытался в нем забыться. Он часами, притаившись между бревнами или камнями, смотрел, как хлопочет горностай, шел следом за косулей с малым козленочком и любовался ими. Ато наткнулся на след полоза. Решил поискать его, раздвинул кусты и увидел Наташу. Она стояла на той стороне реки и выкручивает мокрую косу. Как лесная нимфа, вигиналась, сияла блестящими росинками на теле в солнечной купели.
Юноша круто повернул и быстро, словно вор, пошел от реки, ругая себя,- а что как девушка его заметила и рассердилась?
Долго блуждал по окрестностям, пока его не стали звать. За обедом боялся взглянуть на Наташу, а когда случайно встретился взглядом, то увидел чистые, задумчивые и словно удивленные глаза. Даже отец заметил, что с Григорием что-то неладное, спросил, он не заболел.
Вечером Григорий рассказывал о своем родном крае, о птиц и зверей. Когда стал показывать, как кукует кукушка, то вплоть отец, удивленный, вышел из дома.
Потом Гриша где-то побежал, а Григорий остался наедине с девушкой. Смутился, сердце застучало. Наконец отважился спросить, чего Наталка такая строгая с ним, будто сердится. Девушка посмотрела исподлобья, как холодной водой облила. Тогда сказала, что ничего она не сердится, відсмикнула руку и пошла прочь.
В устье Мухені
Пантовий месяц кончился. Пролетел как день. Сирко с Наташей поехали отвозить панты, а ребята сделали плот, поставили на него бочки с засоленным мясом ізюбрів и поплыли вниз по реке. Через три дня добрались до устья, туда, где Мухень впадает в Амур. Там стоял заготовительный пункт «Дальзаготхутро», и заведовал им давний Сирков приятель Мокиенко. Встретил он ребят гостеприимно и приветливо, с чувством собственного достоинства, охотно взялся исполнить поручение - отправить мясо пароходом в Хабаровск. Охотники и заночевали у заведующего заготпункта, хорошо наговорившись с Мокієнчихою, приветливой и веселой женщиной.
Утром ребята отправились домой.
Раздел восьмой Осень в тайге
Когда созревает виноград
Незаметно прошло лето. Наступала золотая осень, когда созревает винограда тайге.
После пантування ребята побыли дома лишь пять дней. Но йутідні косили траву на пасеке. А потом Гриша с Григорием выбыли вдвоем на верховья реки Иман.
Старик с Наташей качали мед. Девушка стала грустной, а иногда на нее такое находило, что она «дурела», пустовала с собакой, как малое дитя, кричала в горах, вызывая нимф. Ато исчезала на полдня и потом возвращалась тихая, послушная и ласковая, ластилась к матери. Мать предложила ей поехать к тете, развлечься, но она решительно отказалась. И спросила, чего это ее все считают сердитой и некрасивой.
Веселая робинзонада
А ребята себе ехали на юг склонами Сихотэ-Алиня. Через четыре дня прибыли на место, поселились в бараке на давний Сірковій заимке. За сто километров не было никакого жилья. Безлюдье.
Собратья пеклись на солнце, кормили комаров и гнус, ловили рыбу и стреляли уток, косили сено по отцовским приказом. Потом делали ловушки - самолови для мелкого ценного мехового зверя, которого ружьем в лесу не добудешь.
Работа была нетрудная, ребята чувствовали себя, как на отдыхе. Объедались виноградом. Быстро прошел месяц, и пришла настоящая осень с утренними заморозками.
Бог любви
А в дебрях уже ревели ізюбри. Поступила золотая пора - пора любви. Рев катился далеко - «где-то с хряском бились вогненнозорі любовники и смотрели на них грациозные самки, дожидаясь, пока прольется кровь и гордый, нетерпеливий, безумный от страсти победитель подойдет без возражений...»
Григорий слушал этот рев, и ему самому хотелось закричать, вызывая свою несчастливую судьбу к бою, и поломать ей ребра, потоптать ногами. Надо было возвращаться домой. Но случилась досадная неожиданность - Григория укусила гадюка, когда он босой сгребал сено. Парень стал спасаться всеми известными способами - и перевязывал ногу выше укуса, и припаливал рану порохом, и еще что-то делал. И ничего не помогало. Гриша растерялся, предлагал ехать и к знахарке, и домой, и в Иман, но его друг запрещал это делать. Наконец через четыре дня организм сам осилил яд.
Когда бурлит кровь
Ребята решили уже собираться домой, как тут прибежал Заливай, а вслед за ним приехала Наташа. Конь под ней был мокрый - видно, ехала без передышки. А сама была... спокойная, даже равнодушная, потому что издалека увидела, что ребята живісінькі, и скрыла свои истинные чувства.
Когда ехали обратно, остановились на реке Бикини. Где-то далеко трубил изюбр, и луна катилась трущобами.
«Григорий сидел рядом с Наташей. В нем вспыхнуло то, что он был уже усыпил. Началось с дикой силой, заболело, застонало, и он сидел и молчал. Слушал, которую висках толчется кровь. А Наташа безразлично, сосредоточенно, задумчиво мастерила что-то из коры».
Девушка сделала сурьму - вещь из коры, подождала, когда обзовется изюбр, и затрубила и себе, как настоящий зверь. Изюбр откликнулся и стал приближаться, каждый раз отвечая громким ревом на Наталчину артистическую провокацию. Люди замерли. Вдруг на поляну выскочил один изюбр, а с другой стороны - второй (он, очевидно, молча бежал на вызов соперника).
«Два демона, две силы - воплощение целого мира. Стали друг против друга, вытянули шеи вниз, нагнув головы - рог против рога. Копают землю, и она улетает прочь, водят боками. Шмыгающие. Вдруг сводятся на дыбы и бьют друг друга ногами с хлопаньем, со стоном... Одного такого удара достаточно, чтобы пробить человека насквозь. Расходятся, копают землю и вновь... Упираются рогами друг в друга, вплоть шелчок идет».
Григорий не выдержал, выстрелил из ружья. Языков ударені молнией, ізюбри бросились врассыпную.
Охотники погнались за зверем, который был ранен. И нашли его зав'язлим в болоте. Пришлось застрелить изюбра. Григорий с сожалением смотрел на него и думал, что он так же загнанный и затравленный, как это животное.
Раздел девятый Зима
Перед большой охотой
Пошли снега, ударили морозы, тайга оделась в новые одежды. Для охотников началась горячая пора «білків'я» - охота на вивірок и другого мехового зверя.
Григорий в охоте пытался забыть про все - про свою дурацкую судьбу, о неведомое будущее. Любовался природой, зверями и часто даже забывал, что в них надо стрелять. Ребята охотились на Бикини. Вскоре туда пришли и Наташа с отцом, хоть и на Голубой пади дела охотничьи тоже были неплохие. Но девушку тянуло на Бикини. На Голубой пади охотники немного пополохали кабанов, закапканили три рыси, а одну Наташа поймала живьем. Правда, когда рысь попыталась укусить девушку, пес Заливай обрушился и задавил ее «без никакого предварительного следствия».
Наталья дурела там, где надо серьезности, иногда даже портила охота, но ничуть тем не печалилась. Кажется, она не знала чувства страха. Боялась одного Григория. Однако он к этому привык и радовался с того, что девушка рядом.
А однажды произошел необычный случай.
Ценой дружбы. «Воришка»
Как-то Григорий пошел білкувати с дубельтівкою (дробовиком). Зашел далеко. Задрав голову, наблюдал, как выверка возится с кедровой шишкой. Забыл и о ружье, вспомнив ограбленного им бурундучка.
Хотел идти домой, и вдруг увидел, что на него надвигается целая череда каких-то животных. Это были дикие свиньи - кабаны во главе с великим и страшным вепром-тяпкой. Парень мигом взобрался на вывернуто с корнями дерево. Григорий был плохо одет для долгого сидения на дереве, а вепри не спешили, чавкотіли себе, найдя много пищи.
Наконец охотник не выдержал и решил выстрелить, чтобы напугать зверей. Секач озверел и бросился на виворотень, собираясь его раздавить. И вдруг случилось нечто неожиданное - весь табун бросился наутек и исчез в лесу, словно и не было его.
Григорий подумал, что это может быть только тигр, потому что знал из рассказов Григория: этот зверь «пасет» вепрей и с того живет. Хоть он и боится людей, первым их никогда не тронет, но что, когда он голоден?
Однако и сидеть на дереве - не усидишь на морозе. Григорий решился, слез с виворотня и ушел. Снег, метель - ничего не видно. Понял, что заблудился. Да еще и не имел при себе ни спичек, ни оружия путного. Шел только из упрямства. Потом присел отдохнуть, следя, чтобы не заснуть. И... задремал. Разбудил его чей-то прикосновение. Перед ним стоял Заливай и лизал в нос.
А вскоре подошла вся залепленная снегом Наташа и сказала будто сердито: «Кто же так ходит?!»
Стали идти вместе - и заблудились совсем. А сил дальше идти в такой круговерти уже совсем не было. Нашли какую-то скалу в гуще и устроились под ней в бурьяне и моховые. Прижались спинами к пеньку и дремали сидя.
«Только здесь, только в дебрях, в этих жестоких условиях есть и настоящая человеческая солидарность, что делает героические вещи, как обычные, как свой долг, и никто никогда не вздумает назвать их героическими...»
Девушка во сне, не имея силы держать голову, невольно обіперлась на Гришины грудь. И спала сладко, как дитя. А юноша сидел и боялся пошевелиться, боялся разбудить ее.
Наталка что-то бредила во сне, посміхалася. ее губы были так близко, и Григорию хотелось поцеловать их хоть втихаря, хоть один раз. Девушка и не услышит. И он, как вор, прислушиваясь к ее дыханию, тихонько-тихонько поцеловал.
Наташа открыла глаза, удивилась, потом испугалась и быстро отстранилась от него. А тогда вспыхнула, вскочила и пошла, даже свой винчестер забыла.
Смущенный, пойманный на злочинстві, сконфуженный Григорий проклинал себя. Впервые увидел, сколько бед может натворить один поцелуй. Как же он нагло и грубо повел себя с этой гордой и чистой девушкой! Воришка!
Пошел к лагерю и кружил вокруг него, пока не услышал звонкий Наташин смех, веселый, раскатистый. А она дурела, забавлялась с Заливаєм. Странная, непонятная девушка!
Рождество в лесах
Шли домой почти без остановок день и ночь, чтобы успеть на Рождество. Ведь такого не было, чтобы Серы не встречали праздник дома.
Как не считали - не успевают. У реки увидели новые бараки, удивились и встревожились - уж куда подвинули лесозаготовки! Остановились отдохнуть немного и посушитися, потому что попали в наледь и помочили унты.
В бараках полно людей - колхозы отбывали трудобов'язок на лесоразработках. Через реку - другой барак, с репрессированными. Слышно, как охранники кричат и ругают женщин, что пилят дрова. Вдруг женский голос запел журливої украинской песни о пропащую судьбу. Песню оборвал грубый оклик часового.
У Григория аж сердце забилось от гнева и жалости. Охотники пошли дальше, а парня еще долго преследовали звук пилы и чайчине ячання песни.
Догоняли праздников-вечер и таки догнали. Пришли именно на кутью. И неизвестно, кто же ошибся - Сирко или старая Сірчиха.
Дома их ждала горячая баня «по-черному». Зачем уже Григорий был крепкий, но и он не мог выдержать того, что производили старый Сирко с Грицком. Они обливались невыносимо горячей водой, яростно секли друг друга березовыми вениками, потом обливались ледяной водой. Терли кожу мочалками, как наждаком, а тогда еще выбегали на улицу и барахтались в снегу, играли в снежки на 50-градусном морозе.
Рождество Серы праздновали так, как с деда-прадеда велось, содержа всех извечных трогательных и поэтических народных обрядов.
На рассвете что-то застучало в дверь и попросилось колядовать.
Мать пригласила в дом ряженного віршовника. Тот прочитал старинный стих-колядку, что Григорий никогда такого не слышал.
Колядовал сам старый Сирко, потому что больше некому было это делать. Потом поздравляли друг друга и садились к столу - пили, гуляли... В обед - снова. Вечером пришли колядники - Наталья и Гриша в прекрасном старинном наряде. Григорий присоединился к ним.
Праздники начались весело. Но вдруг на Григория напосілася такая черная тоска и безнадежность, что он не знал, куда себя деть. Ему захотелось выйти отчаянно навстречу своему темном, неизвестном будущем и побороться с судьбой.
Возможно, поэтому обрадовался, когда Гриша начал собираться в Хабаровск - взяла охота сделать дерзкий рейд, поиграть с опасностью.
Раздел десятый Рейд на Хабаровск
Третьего дня после праздников Гриша с Григорием отправились в Хабаровск - поздавати мех, возобновить контракты, набрать боеприпасов и оформить разрешение на оружие.
Ребята были одеты, как «два пышных королевичи»: в вышитых лапчатих унтах, которые были своеобразным чудом искусства, в украшенной охотничьей «униформе», в оленьих дохах до пят; на головах - козулячі папахи. «Бронзовые лица, засмалені ветром, ослепительным солнцем и морозами, были будто вырезаны по идеальной моделью мужеської красоты умелым мастером из сурового металла - наполнены жизнью, силой. Один мрачный, а один веселый,- но оба красавцы, будто от одной мамы».
Вскочили на лошадей - и айда. До железной дороги - станции Лазо - ехали верхом. По дороге от нечего делать настреляли тетеревов и фазанов.
Неподалеку от станции ребята заехали на ни будь заимку до хорошего отцовского знакомого мандзи Ким-Ги-Суна и подарили ему всю свою добычу. Там они отдохнули, оставили лошадей и оружие и лишние вещи и отправились дальше поездом.
Экспресс, «который возіт дрова и лес»
Гриша не впервые попал в цивилизованный мир, но чувствовал себя немного беспомощно. Все не так, как дома, в трущобах. Поэтому инициативу взял на себя Григорий.
Прошло несколько поездов, но нечего на них было сесть.
Наконец поступил знаменитый на весь Дальневосточный край «экспресс». Половина вагонов была товарных, половина - почтовых, но все они служили пассажирскими и были набиты «пассажиром к одказу». То же Григорию с Гришей пришлось брать вагон штурмом. Ворвались в него, можно сказать, по головам. На этот поезд никто не брал квитків. ехал кто хотел и куда хотел. Но ведь и «экспресс шел, как ему вздумается: хотел - ехал, хотел - стоял часами на станции, и то просто посреди дороги, где-то в тупике».
Ни один контроллер не мог проверить в такой тесноте билетов, поэтому никто об этом и не беспокоился.
Вагон говорил всеми диалектами родного Григорию украинского языка, потому что основной контингент его пассажиров - ота сорвана с места и кидана во всех мирах Украина.
Заробитчане! Вербовані, контрактовані, «плановые». С детьми, с женщинами. Рассказывают о работе на Сахалине, в Дальстрої и проклинают ее. Неделями, месяцами так путешествуют в грязи, в холоде и голоде. Не заработав ничего, в отчаянии возвращаются назад, а их место в вагонах занимают новые искатели счастья, и принудительные «добровольные» энтузиасты.
Где-то жалобно поскуливало дитя. Кто-то рассказывал, как их хорошо уговаривали и мягко стелили, пока не подписали контракт. А потом неделю пришлось валяться посреди Владивостока под снегом и дождем.
В другом углу вагона зазвучала грустная девичья песня. Рассказывали, что крестьян теперь без паспорта не берут на работу. Подохли лошади в колхозе - человека расстреляли, говорят, «вредитель». А как вымерла целая округа, то «вредителей» никто и не искал.
«Григорий слушал весь тот шум, стиснув зубы, и ему кружилась голова. То, что он начал забывать,- целая та трагедия народа,- навалился на него всем грузом... вся его Родина вот так - на колесах вне геттю, раздавленная, раскромсанная, знеосіблена, в чесотке, в грязи... отчаянии!., голодная!., безвыходная!., бесперспективное!..»
На какой-то станции в вагон ворвались двое с фонариками - и все замерли - НКВД! Светили в лицо и ступали по людям, как по дровам. Григорий ждал спокойно, готовясь к худшему. Мелькнула мысль: какой же он дурак - вылез в мир без документов!
Посветили на них, пристально посмотрели на их поцяцькований одежду и полезли дальше. Видимо, приняли их за экзотически одетых представителей власти с мест, а то и из центра. Ведь такая одежда не каждому по карману.
Григорий засмеялся про себя: «Пронесло!»
На станции «Красная Рєчка» «экспресс» остановился. А по обе стороны стали этапа - эшелоны с репрессированными. Заключенные с обоих эшелонов через «экспресс» перекликались между собой, здоровались к землякам, смеялись, потому что им еще осталось, как не смеяться?!
«Кто-то сошел с ума в этой стране. С одного конца земли гнал этап во второй, а им навстречу гнал такие же этапы. И нет им конца-края. А между ними приближался этот плач на колесах, этот неетапний этап, этот найдемократич-ніший «экспресс», ни - «ковчег горя, проклятий и слез материнских».
Вагон спал, не спал один Григорий, думая свою унылую думу.
Хабаровск Смешные и печальные похождения
Туман стоял от мороза. 50-градусный мороз бежал по пешеходам, заставлял их хукати, топать и пританцовывать.
Хабаровск - столица всего Дальневосточного края, этого причудливого эльдорадо.
Ребята вышли на главную улицу, которая называлась Карла Маркса. По тротуарам бежали, похоронив носы, служащие, рабочие, военные - люди разных национальностей.
Гудели авто, и тут же ехали нарты, запряженные северными оленями, привлекая внимание хабаровців. У прохожих, где-то спешили, почти у каждого папка и специально приладнаний жестяной посудный обед.
Однако Григорию это город понравилось - чем-то напоминало Киев. От Амура начиналась широкая главная улица, по-европейски обставленная модерновыми домами. На развалинах бывшей церкви, у самого Амура, стояли огромные брезентовые палатки, и в них в такой мороз жили люди.
Ребята рассматривали роскошные витрины «Гастронома», спортивного магазина. А в магазине «Госспірту» был выложен из бутылок портрет Ленина в одном окне, а в другом - Карла Маркса. Григорий засмеялся: «И до сих пор не знал, что то были такие пьяницы! Поистине, буйный является и тот творческий гений строителей социализма, и не знает границ, и ни перед чем не останавливается!»
Ребята осматривали город, а толпа рассматривала их. Особенно вертели головами девушки, некоторые даже зачіпляли ребят. Какая-то девчонка остановилась напротив юношей и спросил, где бы ей купить такие унты, чтобы ноги не мерзли. Гриша пожалел, что у них нет с собой женской обуви, пригласил девушку приехать в гости.
Девушка оказалась инженером-химиком из Одессы и, услышав язык Гриши, тоже перешла на украинский. Рассказала, как найти то, что им нужно.
В «Дальзаготхутрі» ребята сдали мех, возобновили контракты, получили много денег. Потом пошли выполнять главное задание - найти старшего охотінспектора, доброго приятеля Серного, Васю Потаюка, чтобы зарегистрировать оружие.
Этот Вася часто гостил у Сирков, ходил с ними на охоту, а когда они бывали в городе, то всегда чинил им все формальности в таких деликатных делах, как разрешение на пантовку, на ловлю енотов, на оружие.
Нашли инспекцию в центре города в самом лучшем доме.
Потаюк - низенький энергичный парень - искренне поздравил обоих. Но был чем-то очень расстроен. Расспрашивал о таежные дела, а потом наклонился и тихим растерянным голосом сказал, что все начальство позаареш-товували, да и вообще...
Ребята не знали, что на этом свете зашла эпидемия арестов. И не только здесь, в этом крае, но и по всей «шестой части мира». Жаль было славного Потаюка.
Выложили свое дело. Но оказалось, что это теперь не так просто. Оружие надо регистрировать через НКДД, и появляться туда необходимо лично.
Делать нечего, пошли к НКВД. Григорий ступал рядом с Гришей, решившись на дерзкий выходка - смелый визит.
«В вестибюле Гриша остановился, взял Григория за грудки и притягдо себя. Этот тайожник, этот примитивный и прямолинейный парень был чуткий, как волк, как дикий, гордый, свободолюбивый горал. Посмотрел мерцающими глазами в самую душу и - оттолкнул: «Уходи! Жди на улице».
И Григорий подчинился дружески, но категорическому приказу. Долго ждал на улице, аж начал волноваться, думал идти разыскивать. Но тут вышел Гриша, одними глазами показал, чтобы Григорий шел следом, как незнакомый.
Через несколько кварталов, увидев, что им ничто не угрожает, Гриша стал рассказывать о своих приключениях в НКВД.
Сказал, что начальства там - сила. Пришел он к другу, а их посхо-дилось смотреть на знаменитого охотника Сирченко человек десять. Расспрашивали, а Гриша изображал из себя глупого - отвечал все «да» или «нет». Спрашивали, не заходил ли к ним кто. Учили, чтобы сразу сообщил, когда что. Угостили водкой, а оружие регистрировать отказались. Но Григория это не расстроило: «И мы жизнь прожили здесь - у них разрешения не спрашивали. То и спрашивать не будем. Или мы не хозяева...»
Ребята решили где хорошо пообедать. Зашли в японской ресторации в пригороде Украинская Слобода, заказали лучшие блюда.
Но им подали какую-то похлебку с макаронами и палочки вместо ложек. Юноши не знали, что делать с этими блюдами, и стали наблюдать, как едят их соседи-китайцы. Но у них так не получалось. Решили рассчитаться и пойти где-то в другое место. Эти экзотические «палочки» стоили им по пятьдесят рублей - цена хорошего теленка.
В другом «Буфете» был один прокислий винегрет и слизняві конфеты.
Потом друзья наткнулись на «Гастроном», который видели утром, и набили два рюкзаки вином, водкой, икрой и ветчиной, шоколадом и конфетами для Наташи.
Увидели роскошный ресторан и решили зайти. Швейцар показался им чуть ли не генералом, во всяком случае каким-то «расцацкованом».
«Все, что было в ресторане,- плясала, пило, курило, играло,- все обернулось. Заварушка фокстрота на минуту прекратилась. На этом фоне станцьованих, засмоктаних, бледных лиц и фигур два гости выглядели, как люди с другой планеты, из другого, героического, а не такого задымленного, вонючего мира. Так, будто сошли с экрана персонажи какого-то интересного героического фильма. Два пирата или два ковбои. А посланники до сих пор неизвестного царя тех, воспетых, но так и неизвестных уссурийских дебрей. Больше всего привлекали внимание (несмотря на все экзотическое одеяние) лицо, будто выкованные из красной бронзы, а затем в них вставляются глаза, поражали своим блеском и сосредоточенной силой».
Ребята, не обращая ни на кого внимания, выбрали пустой столик и стали заказывать самые дорогие блюда и напитки. Официант едва успевал носить. Охотники гуляли «на полную катушку», не реагируя на заигрывания девушек из ресторана. Хмель ударил в голову. А Григорий все больше хмурнів. Он смотрел на всю ту ресторанную суету, а видел свою и не свою гордую и прекрасную королеву - Наташу.
Напротив них сидели двое красивых, но бедно одетых, исхудавших от усталости девушек, которые пили одну только кофе. Никто не приглашал их к танцу. А когда Григорий услышал, что девушки разговаривают на украинском языке, то понял - это те самые «раскулачены», которые любым способом стремятся выжить в этом суровом крае. Его душу окутали боль и гнев за попранный цвет нации.
Григорий заказал официанту роскошный ужин для девочек и строго, с едва скрываемым сожалением сказал им: «Ужинайте!» Одна из них не выдержала и горка заплакала.
Ребята вспомнили, что им надо на поезд в час ночи. Когда выходили из ресторана, Григорий, что был пьян, столкнулся в дверях с кем-то в форме, в синьоверхому фуражке, со «шпалами» на ковнірі. Его взяла хмельная злость, и он отодвинул его, чтобы не стоял на дороге.
Не ходи босой
Ребята уже прошли піввулиці, как Григорий почувствовал, что за ними кто-то идет, видимо, что-то неладно. Вспомнил мужчину, которого оттолкнул с дороги в ресторане. Хмель сразу выветрился.
Сказал Грицькові. Ребята предоставили ходу, закрутили по улицам и площадям, пытаясь затеряться в толпе, потом заскочили в какую-то открытую ворота. Мимо них пробежала фигура в собачьей хутрянці и шапке с распущенными ушами, как у борзой.
Друзья переждали некоторое время, а потом заковулками стали добираться до вокзала. Почти дошли, как вдруг перед Григорием выросла в темноте фигура. Наставив пистолет, неизвестный скомандовал: «Руки вверх!» Григорий стал медленно сводить руки, а ногой неожиданно выбил у нападавшего из рук оружие. В тот же миг Грицко и себе засветил незнакомца в ухо, яростно сказав: «Не ходи босой!». Неудачный Пинкертон упал, ударившись об забор, а ребята - бегом к поезду. Когда уже ехали, раздумывали, что бы это могло значить. Остановились на том, что их хотели ограбить, хоть Григорий подозревал другое.
Только в тайге охотники почувствовали себя свободно. Здесь - они дома! О, здесь они хозяева!
* * *
Дома Гриша рассказал Наташе о холостяцкие похождения. О причудливых разрисованных девушек, о музыке и дивацькі танки, про грабителя, который напал на них. Наташа удивлялась с тех подарков, что ей навезли - конфет, шоколадок, «духов» и гребенців, назвала ребят дураками и пожалела, что они не отобрали у нападающего и не подарили ей пистолет.
Раздел одиннадцатый
На «кошку»
Старый Сирко стал советоваться с домашними, идти ли им в этом году охотиться на тигров. Наталья сказала, что их снова четверо, а Григорий способен заменить Николая.
Мать сокрушалась и отказывала охотников, вспомнив погибшего сына.
На этот раз тигроловы снаряжались не так, как обычно, - надели ватные штаны и куцини. С собой взяли крепкий одежду из лосиной кожи и необходимые вещи, чтобы не перегружать коней. ехали верхом, время от времени становились на лыжи, потому что мерзли ноги. Любовались замерзшим разноцветным водопадом. Часто ночевали прямо в снегу, намостивши веток и разведя костер.
Вдруг наткнулись на лесную «газету». На снегу было написано: «Фийона Медвину привет передавала». Григория аж встряхнуло. Как? Неужели здесь тот самый следователь, который его пытал на допросах?
И вспомнил, что Фийона - жена тунгуски Дядорова, которая принимала у себя разных начальников, пока ее муж был на охоте.
Григорий верил и не верил. Страшные воспоминания заполонили его. Он вспомнил разговоры о том, что в тайге построен силу военных объектов, енкаве-дисти рыщут везде, «очищая тыл от врагов народа». А над всеми рубежом создан линию укреплений, много сопок преобразованы в мощные крепости.
По долгих странствиях пришли на Змеиную падь. Там оставили лошадей у старого удегейця, что доживал свой век в трущобах, дали ему чая, табака. Дедушка радовался гостям и их подаркам, как малыш.
Теперь тигроловы уже были близки к своей цели. Дорогой старый Сирко вводил Григория в курс дела, рассказывал, как ловят этих «кошек». Сначала их загоняют собаками. Когда зверю уже не в силах бежать, он забивается где-то к скале и обороняется от собак. Тогда один охотник протягивает трехметровую палку, тигр ее хватает, а в это время другие охотники набрасывают ему на шею петлю, связывают лапы. От скорости и сноровки каждого зависит жизнь других. При этом надо изо всех сил кричать - крик парализует «кошку».
Охотники шли, пристально осматривая все чащи. Вдруг они наткнулись на следы двух тигров - старого и молодого. Собаки изменились - шерсть на них стала дуба, они натягивали поводки, но не лаяли вслух и не безумно рвались вперед, потому что были хорошо вышколены.
И началась охота. Люди шли по следам зверей километр за километром - по трущобам, падях и горах. В одном месте наткнулись на дорогого соболя, попавшего в самоловну ловушку, наставлену ними когда на колонка. Решили взять, хоть на этого зверька охота было запрещено. Но не бросать же ценный мех, раз глупый соболь «влез в не свое».
Старый Сирко читал по следам, как по книге. Вот тигры охотились на кабанов, вот останавливались, там лежали. Так было до заката. Ночью никто не охотился, поэтому разбили лагерь и заночевали.
Утром снова отправились ловить «кошку», бросив все вещи в палатке.
Следы петляли, водили их, как и вчера. Вдруг все пошло неожиданно быстро... В одном месте, перед густыми зарослями, мелькнуло что-то полосатое. Старый Сирко выстрелил, Григорий за ним, сзади также раздались выстрелы. Громадная «кошка» сделала бешеный скачок вверх.
А охотники, пронзительно лементуючи и стреляя вверх, погнались за вторым тигром. Собаки лаяли где-то спереди. Григорий очень боялся отстать и подвести старого.
«Позже он часто вспоминал и не мог восстановить точно, как оно все было.
Он же первый оказался у отца. Он лишь помнит, как закричала Наташа... его молниеносный прыжок... Водоворот... Душераздирающий крик - человеческий, собачий, тигриный... Он затянул петлю, как супонь, и моментально оказался внизу, вцепившись чудовищу в шею за кожу... Все качалось клубком, трубило на нем... Кажется, и он шумел... Снег набивался в глаза и в рот... Это продолжалось десять секунд, но, казалось,это продолжалось вечность... Потом в внезапной тишине - испуганный Наталчине лицо и дыхание над самым его лицом... Потом дружный хохот...»
Клубок распался, и Григория извлекли из-под снега. Обтрушувалися, перевели дух, собирали шапки, ружья, смеялись и заново переживали произошедшее.
Для тигра сделали деревянную прочную клетку. Потом пошли искать другого зверя - забитого. И нашли здоровенную самку - отличный экземпляр грозного старого уссурийского тигра лежала, задубівши на морозе.
Отдыхали до утра, а потом отправились к заброшенному палатки. На четыре пары связанных лыж, настроенных, как сани, поставили клетку с живым тигром. Мертвого же тянули за собой самоходом.
В полдень добрались до палатки. Но тут случилась мелочь, которая переросла в катастрофу и положила конец всей охотничьей эпопеи.
В палатке кто-то ночевал, забрал соболя и спирт. Старик нахмурился: только нездешние могли нарушить таежный закон и взять чужое. Все пошли на лед рассматривать следы - куда и когда двинулись грабители. А Григорий нашел на снегу возле палатки окурок дорогой сигареты «Золотая марка». Его сердце затіпалось. Такие сигареты всегда курила один человек... Он молча, пока другие были на льду, стал на лыжи и помчался наискосок через дебри, срезая огромную дугу, что ее здесь делала река.
Гнал по прямой, как вчера за тигром. Наконец увидел кошівку (сани) и пошел навстречу, сжимая винтовку.
Лошади услышали тигриный дух (весь Григориев одежду им пропитался), мотнули в сторону. Сани перевернулись и из них вывалились двое людей - в буденовке и в єжовському фуражке.
Григорий впился в них глазами. Сердце забилось безумно. Медвин! Тот самый «таварищ следователь».
«А Медвин - бравый герой и грозный судья и властитель душ людишек и плюгавый воришка, нарушитель закона трущоб - стоял и трясся...»
Григорий вслух произнес:
«- Так... Ну, все, таварищ следователь! Все! - И трудно задихав.- Кончаю следствие...- И возвысил голос, медленно, грозно: - Здесь... я тебе... и рев, тут я тебе и трибунал!» - Вскинул винтовку и выстрелил.
Второй бросился бежать в леса, потом обернулся и выстрелил из пистолета. Пришлось Григорию его застрелить. Затем он написал на снегу: «Судил и приговор исполнил я - Григорий Многогрешный. Аза что - этот пес сам знает». Сделал это, чтобы никому не пришлось отвечать за содеянное им.
Куда же теперь? Вот так одним разом отсек и врагов, и друзей, и покой.
Вернулся идти - вдруг... Наташа!
«- Что ты сделал?
Григорий сказал:
- Слушай, Наташа! То, что я сделал,- то я должен был сделать. Понимаешь? Я убил одного дракона... Ты этого не видела. Понимаешь? Не видела! А уж как я буду далеко отсюда, тогда все расскажешь своим».
Девушка удивленно и растерянно прошептала:
«- Куда же ты? ...Ну, хорошо. Ты сделал, как считал нужным, тебе виднее. Но куда ты?
Боже мой! Сколько сказано в одном тоне! Все, о чем молчала месяцами. Григорию аж горло сжато».
Девушка умоляла остаться, потому что в них вполне безопасно... Можно еще дальше зайти в дебри...
Парень взял Наталью за руку и сжал. Она не отнимала своей руки.
«- Дура ты, девушка. Ты не знаешь, что за один. За неделю здесь все дебри поставят вверх ногами - искать... Это большая собака. Но Бог есть на небе! Есть! Этот пес отбивал мне печени, ломал кости, раздавливал мою молодость и пытался поцарапать сердце, если бы достал. Так долгих-долгих два года он меня мучил. А потом отправил в сумасшедший дом. И все за то, что я любил свою родину.
И я еще тогда поклялся именем матери моей, что оторву ему голову. Я сбежал из дурдома... Потом меня опять поймали и опять мучили такие, как он, - его приспешники... А потом приговорили к двадцати пяти годам каторги... И все только за то, что я любил свой несчастный край и народ...
Я поклялся, что буду их убивать, как бешеных собак.
И я бежал из эшелона. Они меня везли на каторгу, на медленную смерть, и берегли, как псы. А я убежал. Выпрыгнул на ходу из бешеного поезда,- прыгнул в ночь, в смерть, на счастье.
И я имел счастье... Я попал к вам, я имел счастье. Смелые всегда имеют счастье, как говорила твоя мать... Обними ее крепко за меня и поцелуй за меня... сестра».
Наташа припала к нему и разразилась буйным плачем. И поцеловала, вложив в этот поцелуй всю душу.
Потом отдала свой винчестер, патроны, сказала, как идти на Уссури и на Маньчжурию, и пошла, за слезами ничего не видела.
Бедная, гордая, дикая, наивная и чрезвычайная Наталья...
Раздел двенадцатый
Впопыхах со счастьем
Григорий знал, что лучше всего перейти границу где-то в Биробиджане, где самые дебри, узкий Амур.
Но идти было невмоготу, не увидев отца Сера, мать Гриши, Г попрощавшись с Наташей.
Шел, борясь сам с собой. Дошел за заїмки, где оставили лошадей. Постоял, погладил своего буланого. Взял кое-что из продуктов, спирт, спички и патроны, а коня брать не решился. Идя дальше, провалился в наледь, пришлось сушиться всю ночь. Потом издалека увидел, как едут охотники-тигроловы, обрадовался: «Наши!».
Дойдя до Серной пасеки, он почувствовал, что ему уже невмоготу идти дальше, ибо это уже навсегда покинуть последнюю родную хату. Некоторое время он еще боролся сам с собой, колебался. «Пойти или не пойти?.. Как же он уйдет отсюда, не попрощавшись с этими людьми?.. Но как станет перед ней и не пожалеет ее сердца?..»
Долго еще думал Григорий и наконец не выдержал. Став на лыжи, он быстро ушел в ночь.
* * *
Серы, как всегда, встали рано. Все были грустные. Работа валилась из рук.
Надо было ехать в город на базу - увозить добычу. «Где-то там поймана «кошка» ждет в клетке, положив лапы и гордо подняв голову,- неподвижно и отрешенно смотрит просто себя влажными большими глазами. Не принимает пищи. Третий день не берет... И она пять дней не будет, но не погибнет. То гордая и живучее животное... И старом мысли причудливо блуждали между гордым животным и...»
Вдруг в сенях зашелестело, скрипнула дверь и на пороге стал Григорий. Бледный, исхудавший, он неловко улыбался.
Мать бросилась к нему со слезами. Григорий медленно стянул шапку и стал на колени перед ней, как перед собственной матерью. Старый Сирко удовлетворенно кряхтел. Он знал, что его приемный сын обязательно придет хоть попрощаться.
Наталья, уронив шитье и иглу, сидела край стола, смертельно бледная. Гриша взглянул на нее, потом на Григория и понял, что это значило.
Григорий обвел всех взглядом и сказал, что зашел попрощаться, потому что, может, уже никогда не увидятся. Разве что на том свете. Глаза его встретились :и Наташиным. Девушка вспыхнула. Она прочитала в его глазах то, что было в его сердце. Вскочила и куда-то побежала.
Григорий прощался, желал счастья и добра родным и близким ему людям. Старый Сирко сказал, что надо спешить. В Харбине и на Сахалине в них есть родня. Мать, плача, подала юноше набитый рюкзак.
Присели надорогу по древнему обычаю. Тут вошла Наташа, одетая, как на охоту. Брови решительно сдвинуты, губы сжаты. Стала против
Григория и мгновение смотрела ему в глаза с немым вопросом. И нашла там ответ...
Потом взяла его за руку. Опустилась на колени перед пораженными родителями и сказала:
«- Как убьют меня - то я не вернусь. А как суждено мне счастье... то пусть же я буду, мама, счастлива! И вы, папа!.. Благословите!..»
Отец строго посмотрел на Григория, тот дернулся было, но Наташа перехватила его движение:
«- Григорий не имеет права говорить! Я знаю, что он скажет! Но он соврет! Он предаст сам себя ради вас. Я молчала долгие месяцы как камень. Я боролся с собой... Я не знала, а сегодня я вижу, что погибну. То же ваша кровь во мне... Не губите же меня!»
Старый Сирко увидел, что ничего не поделаешь. Глянул на Григория, скрыто улыбнулся и подумал: «Обое рябое».
Наташа продолжала умолять и готова была переступить родительское слово. Тогда Григорий опустился на колени рядом, склонил голову и молча ждал решения Сирков.
Первой не выдержала мать, сказала: «Чего же ты молчишь, отец?! Твое семя!» Сирко почесал голову и вздохнул:
«- Такие времена, ишь... такова жизнь... Ну что же...»
А матери только этого было и надо. Вытерла слезы, сняла икону и вместе с отцом благословила молодых.
Наташа целовала родных, радостная и счастливая. Сказала, что возьмут с собой Заливая, и он принесет им весточку, как они уже будут в безопасности. А брату приказала, чтобы берег родителей, был у них и когда женится.
Еще не рассвело, а с Серной дома вышли двое вооруженных на лыжах, а с ними бежал большой якутский пес.
* * *
Одной ночи на Н-ской заставе на Маньчжурськім границе, возле станицы Пашково, где Амур узкий, поднялась тревога.
С пожара и нескольких взрывов началась стрельба, которая разошлась вдоль на десять километров. Будто начался бой между всей Японией и CPCR И то всего лишь ловили нарушителей границы.
А«диверсанты» были смелые и опытные, решились перейти границу там, где меньше всего ожидали, - в самом Пашковім, несмотря на самую здание пограничного пункта.
Произошло это так. Двое на лыжах, а с ними большой пес, осторожно крадучись, вышли на склон далекой сопки и постояли там, пристально изучая местность.
Потом нашли забытую стог сена, приладили к ней трухлявую колоду, начиненную порохом и патронами, подожгли и помчались в поселок. Вскоре вспыхнул пожар, послышались выстрелы и взрывы. Пограничники побежали туда, а беглецы стали переходить границу. И вот им навстречу выскочил начальник заставы. Наташа скомандовала Заливаю: «Чужой!» - и пес прыгнул на того пьяного охранника границы. В то же время на голову начзастави опустился приклад винчестера.
По всему границы хлопала перестрелка, подключилась и японская сторона. Только напротив поселка было спокойно, и наши путешественники быстро перескочили на тот берег реки.
* * *
Плача от счастья, Наталья приходилась к Григорию и целовала его в беспамятстве, вкладывая все сердце, которое так долго сдерживала: «Мой! Мой!». Шаліла в приступе безумной радости, невысказанной любви и безоглядной верности, говоря, что они пойдут теперь на его Украину.
И так же дал сердцу волю Григорий. Забрал ее в объятия и зацеловал тии неприступные уста, большие насмешливые глаза... вот где он догнал свое счастье!
А Заливай встал на задние ноги и, тихонько скімлячи, пытался лизкнути обоху нос.
Наконец крик на границе поутих. Наташа накормила пса, прикрепила к его нашійника записку, погладила голову своего верного друга и с сожалением отправила домой. Заливай грустно заскімлив, чувствуя разлуку, но послушался хозяйки и побежал.
Путь им прослався в неизвестное. Они приготовились ко всем трудностям, к жестокой борьбы, спалив все корабли за собой. их влекла далекая, солнечная, желанная Украина.
***
Краевая пресса была полна сенсационными сообщениями о большую вооруженную до зубов банду врагов народа во главе с «крупным государственным преступником» Григорием Многогрешным, которая действовала в тайге и убила начальника Краевого особого отдела УГБ НКВД ооо. Медвин - ветерана НКВД, «славного и доблестного чекиста, что в борьбе с врагами не знал жалости и что рука у него не дрожала никогда...»
Внизу большими буквами извещалось о большую премию за зловлен-ния того ужасающего «атамана банды» - Григория Многогрешного.
Вторая сенсация была еще интереснее. Подавались сногсшибательные сообщения о «очередную провокацию» «нєкой» агрессивного государства на со-вєтсько-маньчжурском границе... О многочасовой бой и отражение великой диверсионной группы противника. О заслугах начальника заставы, который в героическом бою был тяжело ранен. Между прочим говорилось и о том, щодвоє«негодяїв»с гигантским псом в том бою нагло напали на начальника «с тыла».
Старый Сирко, что привез вместе с Гришей до Хабаровска на базу сдавать живого тигра, слушал те «новости» и в душе смеялся с них. Какого шороху наделали Григорий и его дочь!
Серко захотелось с радости даже тигра из клетки выпустить. Старого остановило лишь то, что тигр уже был на базе, в общей клетке и под большим замком. А главное, вне всякого сомнения, «кошка» растерзает первым именно его - главного виновника своей беды.
* * *
Второго дня после приезда Сера из Хабаровска прибежал Заливай. Он был похудевший, одичавший, лапы в ледовых «ботинках». Старые несказанно обрадовались, гладили пса, говорили с ним, кормили, как человека. И нашли записку!
Это был радостный день в Сирков. Наталья писала: «Живые. Здоровые. Обнимаем всех. Целуем. Уже перешли к тетке!»
Мать плакала и просила прочитать записку еще раз и еще, а потом поцеловала его украдкой и, завернув в шелковый платок, положила на самое дно сундука, где хранились Натальины вещи. И стала молиться Божьей Матери, вымаливая счастье для детей и хоть на всю оставшуюся лит встречи с ними.
* * *
Гриша привязал Заливая, чтобы не убежал. Мать ходила у пса, как у ребенка, но тот скучал. На пятый день утром Заливая не дошукалися. Он убежал. «Отчаянный и безгранично верный пес понимал дружбу по-своему и сделал так, как велело его собачье сердце.
Отправился догонять без надежды догнать. Но - смелые всегда имеют счастье».
1943