Роман - баллада
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГОЛОС ТРАВЫ
Рассказы, написанные козопасом Иваном Шевчуком и приладжені до литературного обихода его правнуком в первых
ПАННА СОТНИКОВНА
Это произошло ночью, когда месяц висел над их высокой крышей и розламувавсь в мелких шибочках окна, когда от нее ушел сон, а она, раскинувшись в постели, лежала поверх одеяла и лихорадочно смотрела в потолок, - ей показалось, что чьи-то руки сороміцьке коснулись ее груди. Было то внезапно, она аж вздрогнула: месяц за стеклами всколыхнулся и задрожал, расширяясь на целое окно. В доме стало видно, она могла различить мельчайшие узоры на коврах, которыми увешано было стены. Это продолжалось, однако, всего лишь миг, потому что потом все снова стало, как раньше: месяц заполнял лишь полторы шибочки, в комнате стоял сумрак, было душно, а она никак не могла заснуть - пыталась уловить хоть какую-то успокаивающую мысль. От того неожиданного ояснення осталось только одно: ощущение прикосновения на груди. Она взволновалась, и все вокруг пришло - все вещи в комнате были охвачены тем оцепенением, которое приносит только сон, и сон пришел к ней сразу, гойднув мохнатым хвостом, окутал ее розмлоєне тело, погасил мысли, захватил на легкие серые крылья и заколихав, как ребенка. И она почувствовала себя ребенком, была-ибо легкая и радостная, веселая и танцівлива. Вскочила на бочку, на ее круглое блестящее донышко, ударила сапожками и закрутилась. А тогда медленно падала между зеленые волны лета, играла с солнечными зайчиками, а потом собирала их в подол. И солнечные зайчики игрались с ней: один попал в один глаз, второй - во второе, еще один вскочил на уста, а еще двое - на щеки. И когда она смеялась, звонили с неба голубые колокола, а она думала о том, что вот-вот станет взрослой, по тому плакала вместе с дождем, потому что дождь оказался дженджуристим парнем и ухаживал за ней, танцевал вокруг, целуя ей белые босые ноги. И ей было приятно и сладко, казалось - летит она, как птица, чтобы потом спрятаться в высокой опилках и послушать цвіркунових секретов. Они говорили между собой такие чудные слова и пели таких веселых любовных песен, что она боялась вздохнуть, чтобы их не спугнуть...
Утром сотниковна проснулась с тяжелой головой. Сон был светлый, но что-то тревожило ее. Долго лежала, пытаясь справиться с горячей волной затопила ей грудь, потом подошла к свичада. Обнажила правое персо, то, на котором ночью почувствовала прикосновение, и увидела на нем темный синяк.
Незадолго до этого был пущен на землю юный черт. Он долго стоял завороженный в густом лесу и оглядывался навдокіл. Все было ему странное и непривычное и совсем не такое, как там, внизу.
Юный черт получился на поляна. Между деревьями, разгоралось огромное светило. Внизу под ногами заиграла роса, и черт стал на колени, удивленно рассматривая прекрасные самоцветы. Боялся касаться их пальцами, а когда коснулся, они рассыпались на тысячи мелких променят, что зажгли вокруг тысячи других.
Черт поднялся, колени ему были мокрые. Как во сне, вспоминал наставления, которыми напутствовали его, выпуская на землю. Ему было говорено тогда долго и нудно, а он все это знал давно, поэтому украдкой зирив на огонь: его увлекала изменение вспышек, мерцание - постоянный лихорадочное движение. Подумал еще тогда: "Все наставления правы, они зря не даются. Мы рождены к чему-то одному и не должны переступать границ".
Здесь, на земле, все было совсем не такое, все в сто крат красивее и привабніше, однако юный черт не терял розважку. Остановился среди цветков: показалось ему, что это те же самоцветы, которых только что касался, но пахучие. Черт восторженно вдохнул воздух. Тогда сел на пенек, положил на щеку ладонь, и ему захотелось плакать. От радости и чрезмерного умиления, от того, что есть такое золотое кружало, которое греет и так светит, что не в силах на него смотреть; от странного камня, что распадается, как тронешь его пальцем, и еще от невероятного камней, которое пахнет. "Мир значительно богаче от наших первобытных о нем представлений", - подумал юный черт. Смотрел на мир широко открытыми глазами: перед ним качалось зеленое море. Было в нем что-то сокровенное, что-то такое, от чего чертова душа зіщулювалася, хоть он никогда не терял уважительности. Его пустили на землю с подозрением, что он так и не понял торжественных наставлений, хоть и сказал: "Я буду старательный!" - "Ты можешь стать белым ищейкой, - сказано было ему, - ужом а хорошим парнем. Можешь превратиться в коня и помчатись, как ветер. Тебе предоставляется сила для преобразований!"
Юный черт пошел через тропинку. "А что, если действительно перекинуться в коня и умчаться, как ветер?" - подумал он, слыша, как робко замирает душа. "И когда ты нарушишь законы нашего существования, - оговорено было его, - останешься тем, кем стал. Стал конем - будешь конем, стал парнем - будешь им, стал ищейкой - в борзые перейдешь. I переймеш их судьбу".
Он был лошадью и дивился на свое роскошное блестящее тело. А потом побежал. Застугоніла под ним земля, а он познал неземную радость. Ветер остро бил ему в лицо. "Я могу так домчаться бог знает куда, - радостно подумал он. - Я свободный. Могу бегать и казитися, могу танцевать".
Вздыбился и затанцевал на лесной поляне. Но танцевать конем было неудобно, и он стал парнем. Ударил в закаблуки, метнул полой свиты и засеменил каблуками. Ему весело закружилась голова, он упал на землю, обнимая ее обеими руками, - дышал запахом пахучего зелья. И пополз между ботвы золотым вигинливим ужом, светя розпаленими глазками.
Однако и этого было ему мало. Скрутивсь в бублик и покатился по тропинке, а когда не стало сил катиться хуткіш, перекинувсь у белого хорта, который мчится через лес быстрее ветра и имеет себе помощника и раба, и тот ветер, и сегодняшний настрой, и это, он остановился и бросил взгляд вверх, солнце. Его ослепил свет, залило с головой, и юному чертовы показалось, что у него разорвется от счастья сердце.
Утро привел к ним студента, черного и смуглого. Зашел к ним как бы невзначай, попросил воды, и сотниковна вынесла ему глубокого кувшина - он пил и зорив поверх кувшина на очаровательную девушку. День выдался солнечный, перед этим сотниковна ходила по саду, пытаясь понять вчерашнюю ночь и свое беспокойство, который так и не оставил ее. Может, поэтому тот пристальный студентовий пузырь ее взволновал, поэтому когда пошел, учтиво поблагодарив, почувствовала сожалению.
Цвели вишни, языков оббіляті молоком, и этот цвет снова напомнил ей прошлую ночь и то вспышка, когда все светилось таким странноватым светом. Стояла в саду и видела сквозь деревья стройную фигуру студента, который удалялся, - аж дышать ей не стало чем.
Так прошло несколько дней, в субботу под вечер заехал к ним казак. Был благородного рода, об этом говорили одежда и оружие, золотой пояс и серебряные шпоры.
- А может, дадите мне кружку воды! - крикнул он громко, и сотниковна аж рот открыла от удивления: был этот казак одного лица со студентом. Это знервувало или разозлило ее, но воды она вынесла, и казак долго пил, зирячи на нее поверх кружки. Увидела она в том взгляде неожиданную тоску, и стало ей на мент страшно. Быстро ушла, как только отдал ей в руки кружку, - слышала всей фигурой: тот взгляд пронизывал ей тело. Потом она долго кружила по саду и смотрела, как капает на землю, словно слезы, белые лепестки вишен. Жалко было от этого опадение, за эти слезы, и она, склонившись на скамье возле крупнейшей и старейшей вишни, зря хотела справиться со своими почуваннями. Сжимала ей сердце тревога, в'ялила тело, и она застыла, облитая майскими ароматами и обсыпана вишневыми лепестками. Захотелось ей убежать или просто сорваться и побежать. Через луга и овраги, через долины, куда в незвідь, но она сидела нерушно и смотрела, как играет ветер с леглим цветом...
По нескольких днях попросил пить третий путник. Был в мещанском костюме, высокий и красивый, как и первые. И снова показалось сотниківні, что и он, и казак, и тот студент, который пришел первый, похожи друг на друга, как три капли воды. И лица у них одинаковые, и осанки, и голоса. И только хорошо подумав, она решила, что были они и разные: два высоких, а третий - ниже, у студента синие, в міщуха черные, а у казака зеленые глаза. Однако боялась она их одинаково: не простые это путники, да и не случайные, подумала она, сейчас - нечто другое...
Міщух также пил воду, у этого взгляд был умоляющий. Откуда все трое знали сотниковну, потому что назвали ее по имени, - она же видела их впервые. А может, волновали ее не так эти прохожие, как ночи, которые превратились у нее на неожиданные гульбища, когда она танцевала, гарцевала, пела, играла с зайцами, когда к ней слетались птицы и сходились звери, а она слышалась среди, них царевной...
Только под утро ей снилось что-то темное и тревожное, и она просыпалась с тяжелой головой. Обнажала грудь и замечала на них новые синяки. Однако от синяков грудь не болели, а только сладко ощущались, будто вот-вот бризнуть молоком и зальют весь мир. Вишни уже были залиты таким молоком, и когда опадали пелюстя, она тихо и порабощен смутилась.
Ворожчина хата была изнутри такая белая, что аж слепило. Огромная печь выставляла, словно роты, несколько источников, из них курило сине-коричневым дымом, пахнущим сосновой живицей; под потолком навешен пучков сохлих цветов и трав, а сама знахарка, пухленькая добродушная бабушка, казалась скорее старой служебкою, а не волшебницей. Необычные у нее были только глаза. Большие и молодые, в которые трудно заглянуть, они были насторожены и неожиданно бездонные.
Сотниковна сидела на скамейке и смотрела, как старая хозяйничает у печи. Наконец вернулась и бросила на стол пучок цветов. Цветы рассыпались на досках золотыми монетами.
- Чит или лышко? - спросила гадалка.
- Лышко, - прошептала сотниковна.
Свела взгляд на старую, и мороз пробежал ей за спиной. Перед ней стояла сухая, сморщенная, высоченная баба. Волосы лезли из-под очипка седыми прядями, а глаза... ужаснулась странного пламени, что плескалось из них. От печи бухнув густой клубень дыма.
- Хлопни в ладоши! - приказала гадалка.
Сотниковна всплеснула: в дыме блеснул, как золотая полоска, уж, упал на пол и вскрикнул, безумно выкручиваясь.
- Наступи! - воскликнула гадалка.
Сотниковна вскочила, заплющилась и ударила каблуком. Почувствовала, как ее нога проваливается во что-то липкое и мягкое, и бросилась в сторону. ей стало легче дышать, тогда она подняла глаза и помолилась, шепчучи пересохшими устами молитву. Перед ней развернулся такой ясный блават, словно не стояла она в комнате, а в просторном степи. На окне не было перекрестка рамы - зияла в пространство голубя пройма, из угла, где должны висеть образы, всміхалося к ней лицо. Через мгновение на его месте появилось второе, а потом третье - она узнала всех троих своих гостей: студента, казака и міщуха.
- Они? - спросила остро гадалка. Сотниковна кивнула.
- Не думай о них, и покинут тебя.
- Я боюсь, - прошептала сотниковна.
- Именно поэтому надо о них забыть, - повторила гадалка. - А забыть - это значит спровадить.
- А потом?
- Потом увольнение достанешь. Купайся каждый день в рум'янку и чабрец. - ей терпко запахло сухими травами.
- Бабуся моя милая, - сказала она. - Вы такие добрые...
- Такое уж мое ремесло, - сказала старуха. Они сидели в пустой комнате между белых стен, заклечаних сохлим зельем. Из источников печи пахло сосновой глицею, а старая гадалка снова стала пухленькой добросердною бабушкой.
- Нелегкая моя работа, - зашамотіла она. - Живу, доченька, между зелье и должен находить среди него порядок. Приспосабливаю к человеку - должны сочетаться. Каждый человек тоже как зелье, и к ней надо ключа. Твой ключ, твое зелье - румянец и тимьян. Сначала думала, что мята, но мята відштовхнулась от тебя. Светлая у тебя душа, доченька, - сказала старая, а на свет всегда нетля летит. Не пускай ее в душу, чтобы не очернила...
Сотниковна испуганно охнула.
- Среди зелья, как и среди людей, соревнование идет, - сказала гадалка. - Дня и ночи, темного и светлого. Но что-то в твоей судьбе чудное прозирається...
Девушка глянула в окно: рамы стояли на месте. Тогда она поцеловала гадалке руку и пошла через залитую солнцем тропинку туда, где разливали белое молоко цвета вишни.
Оказавшись на земле, юный черт стал веселый и розбишакуватий. Как только зажигалась край неба заря, уже хотелось ему разгуляться, ударить о землю бедствием и сколошматити мир. Может, поэтому так нетерпеливо ждал вечера, а когда смеркалось, крался к мосту: здесь у воды всегда можно было остановить и напугать путника. Любил он посидеть в легком заката, слушая мелодичное журчание воды, аж забывал порой о задумчивые шалости. В легком дыме, когда так приятно журчит, ему становилось уютно и хорошо. Мечталось о далеком и неожиданное, но был он еще юн, поэтому и мечтать не умел. Тогда снова возникал бешкетливий настроение, и с нетерпением ожидал путника.
Однажды вечером он застал у себя лягушку. Лупила на него зенки, пытаясь понять, что это за проявление залезла под мост, а когда поняла, решила, что лучше спрятаться под воду. Мелькнула перед чертом зеленым летучей мышью и уже достигла в полете воды, когда какая-то сила вернула ее, и лягушка плеснулася на то же место, где сидела передоцім. Черт засмеялся - ему понравилось. Жаба, однако, забеспокоилась. Второй раз метнулась зеленым вихрем к воде, но второй раз плеснулася на старое место. От этого она умерла, потому что не выдержало такого страха сердце, и черту на мгновение стало ее жаль. В это время через мост загрохотал виз, и он мигом забыл о лягушке. Выскочил на дорогу белым ищейкой и помчался за телегой. Дядька, что сидел на облучке, увидел белого борзой и ударил по коням. Это была безумная погоня: гудела земля, ржали лошади, кричал дядя, куріла пыль, лошадиные копыта стучали по дороге, словно хотели пробить ее насквозь, - черт повел телегу в сторону на забытый проселок, а оттуда погнал его через поле. Лошади мчались по пашне, как по дороге, крушили молодой хлеб - вокруг катились зеленые волны. Лошади быстро устали и уже брели по колено в зеленой воде, иногда и по круп, и громко ржали, испуганно оглядываясь. Дядя упал на телегу и крестил небо, а оно осипало на него зеленые капли. Тогда дядя признался богу во всех грехах, а когда и это не помогло, забился под передок - лошади словно через бурное море плыли. Роздимали ноздри и хватали губами воздух - аж глаза из орбит вылезали...
Чертовы странно стало на этот страх. Он соскочил с подводы, и та выкатилась на дорогу. Остановилась; непричесанный и напуган, слез с телеги дядя, широко перекрестился и огляделся. Места были ему незнакомы, и он зачухмарив задумчиво затылок...
"Чего меня боятся? - думал черт, бредучи через хлеб. - Ведь я только балуюсь!" Ему самому захотелось стать таким дядей на телеге, поэтому покатился по дороге, медленно воздействуя в кудрявые задымленные сумерки. Шло сады, цвели, шло тихие, сонные деревни, переезжая мосты.
"Вот было бы любо, - блеснуло ему в голове, - когда и меня кто-то попугал!"
Оглянулся, и сердце его радостно екнуло - за ним же помчался белый хорт. Ударили копытами лошади, закрутился, замиготів вокруг мир. Словно в каруселю попали и он, и борзая - помчались, ломая травы и кусты, голубые сумерки плеснули на них такой мощной волной, что юный черте опьянел, перевернулась кумельгом и сам ударил копытами - помчался конем, а борзая сзади уже вывалил язык, устал и обессилел. Тогда прыгнул вверх юный черт, зчухрав с тополя листья и выжал сок из того зелья над хортовою головой. Хорт заскавучав, облитый зеленой краской, приклеился к дороге и обернулся старым как мир дедом. Затем вскочил юный черт деду на спину, но тот обессилел к остальным, упал и закатил глаза.
- Ты чего? - засмеялся юный черт. - Умирать задумал?
- Тьфу на твою голову! - устало поднялся старик. - Думал, кто-то из людей вичворяє.
Вытер рукавом пот и грустно опустил голову.
- Загонял я тебя, дед! - сочувственно сказал юный черт. В полночь, когда наиболее ярко загорелся месяц, старая гадалка выбралась в лес за таинственное зелье. Украдкой пробралась через дорогу, чтобы ее не увидел соседа, тоже чародей, который уже несколько месяцев его выслеживал, и с полегшею вздохнула, когда ступила на белую под луной дорогу. Шла медленно, ночь была лунная и теплая, а она выспалась днем и бормотала заклинание против дурного наваждение. Думала о свои домашние хлопоты и о соседе, который взялся против нее, и сначала не заметила, что ее залил яркий свет. Но разгоралось все сильнее и наконец стало такое яркое, что она остановилась, подняла голову и опешила. Но сообразила броситься сразу же под забор, потому что мимо нее промчался с бешеной скоростью огненный смерч. Забылась в бурьян и испуганно оттуда зорила: свет разливалось все больше, месяц разросся на полнеба и кипел, словно молоко. Гадалка приплющилася, боясь, что ослепнет от этого сияния, но любопытство победило, и она снова расплющилась. И показалось ей, будто идет землей огромный белый мужчина. Размахивает огромными сапогами, ничего, кроме них, не видно. Старая гадалка трижды перекрестилась и потеряла сознание.
Черти сидели в пустиці с забитыми окнами, дед курил трубку, было уютно, ласковая полумрак ласкала их и успокаивала. Дед запыхтел дымом и неожиданно улыбнулся беззубым ртом.
- Нелегкая наша жизнь, парень, - прошамрав он. - Но как ты меня, старика, подвел! И надо, чтобы удалось такое пакостное!
Юный черт загорнувсь в сумрак и дремал. За окном плюскотів дождь, а здесь было мягко и сухо.
- Много я видел за свою жизнь, - сказал дед, посасывая трубку, - а вот не подводил меня так, как ты, никто. Был, правда, когда один человек...
- Расскажи, - попросил юный черт, погружаясь в сладкие волны дремоты. После сегодняшних шуток тело болело, и он с наслаждением отдыхал в сумраке, что его привіяв сюда снаружи дождь.
- А кто это там носом сопит! - вскрикнул, подпрыгнул юный черт, дед. - Ну-ка вылезай!
- Кто, кто! - забурмотіло из развалившегося дымохода. - Розгалакалися здесь...
Юный черт удивленно заметил, как из-за кирпича высунулась странная усатая голова, а за волну на пол скочило, стукнув копытами, странное розколошкане существа.
- Пришли в мою господу, еще и гарикають!
- Садись к группе, - мирно сказал дед.
- Домовой, - сунули юном чертовы лапу твари. - Я здесь невесть сколько, показались мои хозяева и бросили проживания... Живешь, как собака! - Домовой зачухмарився.
Дед запыхтел дымом, а юный черт опять заколивавсь в дремоте.
- Дай тютюнцю, - сказал домовой. Дед дал ему сумку, и домовой заложил в ноздрю здоровенную нюшку.
- Только не чхай! - сказал дед.
- Как то не плевать? - домовой разжал рот и ловил воздух, вибалушивши глаза. - Чих! - взорвался он, и юный черт снова вздрогнул. - А у этого малого, - сказал домовой, - нервы!... Уже, как нюхать, - вернулся к деду, - то и чихать...
- Не нервы, - важно сказал дед, - а молодой еще... То вот я и рассказываю. Наша судьба незавидна: верят в тебя - живешь, не верят - умираешь. Сколько уже нашего брата переставилося ни за что ни про душу...
- А меня дороги манили, - сказал домовой. - Ну вот и случилось: хозяин накинул петлю себе, а его женщина от того умом розслабла. Так и сижу на пустиці...
Колебались в полумраке, и каждый думал о своем. Показалось тогда юному черту, что где-то на дне его существа что-то пробудилось. Подумал, что стоит открыть глаза - и мир зальет такими красками, что не выдержит его молодое сердце. "Хочется мне чего-то необычного, - подумал он. - Что эти шутки мне, когда от них нет хорошего удовольствия!" Он долго сидел и думал, попивая сладкий сумрак. Играла в нем кровь, и это так приятно было!
- Малый твой? - спросил домовой.
- Да нет, - сказал старик. - Какой-то он немного не того... Спит, что ли?
- Спит.
Но юный черт не спал. Коливало его в ласковых волнах, понесло через овраги и долины, а на душе стало тревожно и грустно.
Тогда он и увидел перед собой девушку. Стояла среди сада, а вокруг цвели, словно серебряные, вишни. Сжалось в юного черта сердце и трудно дышать ему стало. Замер, вглядываясь до боли в глазах в волшебное видение. Панна была хорошая, такой красоты еще не встречал он на этой земле, поэтому, глядя на нее, почувствовал на душе грусть и счастье.
На то заиграли над его головой трубы. Ревнули, словно сотня волов, а по тому застучали бубоны. Запрыгали тысячи теней, черных и вигинливих, которые заплясали безумный танец. И среди этого стука, реву, блеска тел, среди этих серебряных вишен, возле очаровательной барышни, что выплясывала найшпаркіше, упало его роз'ятрене, окровавленное сердце...
Поступить так научила девушку сотниковну гадалка. Должна была подняться, чтобы никто не видел, полночь и прокрасться к церкви, а там помолиться за упокой души. Возможно, тогда снова начнет спать спокойно и прогонит своих поклонников, которые начали приходить к ней каждую ночь. Порой приходили все три, а порой сливались в одного - заставляли ее танцевать и веселиться всю ночь.
Окно было заранее открыто, и она спустилась через него в саду. Сад дышал усталостью и сном, вздыхал, шелестя змореним листьями, кусты витиналися, словно гигантские лягушки, облитые цветом вишни напоминали седые головы.
Пошла среди тех голов, осторожно ступая босыми ногами, и ей казалось, что это снится ее тяжелый сон. В груди жил беспокойство, знакомый из ночей, когда к ней стали приходить странные видения. Она села на садовой скамейке и приплющилася, чтобы унять волнение. Перед ней поплыли синие полосы, и прошла она, словно на дне моря. Вокруг плавали большие рыбы, а на них, как на лошадях, перекинув хвост через круп, сидели русалки и покуривали маленькие тонкие курички. Имели длинные, окрашены в зеленый ногти, а грудь было підперезано блестящими нашивками. Рыбы подплывали к ней и тупалися носами в стекло - словно в огромной прозрачной коробке. Внизу качались водоросли и сидел зеленый, заросший мхом водяной...
Сотниковна расплющилась и вскочила на ноги. Перебежала тропинку к виламаної в заборе дыры и обпеклась в крапиве. Это окончательно остудило ее, и она засомневалась: идти дальше или вернуться? Но ноги сами повели ее к церкви, и за волну она проскользнула внутрь. Упала перед образами, но помолиться не успела: снаружи послышались тяжелые шаги.
Зашел студент. Тащил на плечах гроб, а когда поставил ее на возвышении посреди церкви, огляделся. Лунный свет проливалось через окошки и трепетали на полу и помальованих стенах. Святые и титарі с чубами на головах смотрели черными незмигними глазами, словно хотели понять этих людей, что так вовремя пришли к церкви. Вверху застучали крылья, и студент вздрогнул. Стоял в лунной стязі высокий, красивый и грустный. Вздохнул тяжело и полез к гробу.
Стало тихо, странно тихо, и сотниковна боялась вздохнуть, чтобы не выдать себя. Опять пролопотіли крылья, а за тем второй раз послышались тяжелые шаги.
В церковь зашел міщух. Был в белой одежде и держал перед собой свечу.
Свет от нее падал снизу, и лицо его так было страшное.
- Ты уже здесь? - спросил глухо. - Хочешь умереть, потому что не полюбила она тебя?
Сотниковна молилась. Горячее вишіптувала слова, а на нее так же незыблемое смотрели со стен святые и титарі с селедкой.
Третий раз затрепетали крылья, и пришел казак. Был в черном и бесшумно начал красться к гробу. Міщух резко повернулся, и вся церковь раптомосвітилася ярким светом. Оно потекло через все окна, приходило с бани и залило церковь так, что та аж пошатнулась. Зашатались образы и рисованные казаки.
В глубине церкви что-то ухнули и бросилось. В гробу трупом лежал студент, а міщух вдруг закричал, дико размахивая руками. Казак странно подпрыгнул, и сотниковна болезненно охнула. Позади у него тянулся длинный хвост, а вместо ног выглядели грязные копыта.
Сотниковна боролась с хаосом в себе, а может, боролись в ней сны. Появились золотые пауки на длинных тремких лапах, они сплетали между солнцем и землей золотой паутины, которое обплутувало дерева, как струны бандуру. И когда она выскочила босиком на искрящуюся росу, когда замерла, очарованная окружающими красотами, с золотого заката выступили одетые в красочную одежду девушки. Расселись по целому небе, заняв пространство от земли до солнца, а возле солнца сел белый дед. Девушки трогали струнипавутиння, звучала серебряная музыка - лились прекрасные песни. Дед ударял раз за разом в солнце золотой булавой, и сверху сыпались искры; мягко подзенькували колокольчики, их множество было развешано вокруг солнца. Покачивались девушки, плакали под их пальцами золотые струны, а к сотниківни подошел белый конь и стал, кланяясь, на колени. "Садись на меня, - сказал конь, - я хочу тебе мир показать". Она садилась в верхи и неслась, словно ветер, и заспівувала и сама. А тогда танцевала на спине белого коня, и было ей светло, аж глаза закрывала. Тогда надбігав черный конь, сыпал огнем из ноздрей и мчался за ней, а сотниковна обхватывала руками своего белого, и ее душил страх. Может, через то оказывалась на спине у черного коня, а затем мчался за ней белый, но не мог догнать - вороной ввозил ее в царство теней. Она попадала на ведьмин шабаш, где изгибались черные стройные красавицы, где струны выбрасывали разрушены мелодии и вилы труба. Звук трубы напоминал ей волчий вой, а может, и плач над умершим. Вокруг ведьм выстукивали копытами черти и махали хвостами, разбросали куски пламени, которое сплеталось и создавало вокруг танцоров огненное круг, - по ту сторону поля стоял белый конь и муторно, призывно ржал.
Тогда к ней и подошел юный черт.
- Я тебе показываю все это неспроста, - сказал он. - Хочу открыться перед тобой - полюби меня!
Она увидела его темные прекрасные глаза, в которых пылал в глубокую печаль.
- Нам отведено мало времени для жизни, - сказал он. - И мы, и вы, люди, подвержены одному проклятию: придет огненний мужчина и низложит нас. Не губімо времени, панно, предадимся любви, ведь и мы, и вы одинаково живые существа.
- Но у нас есть душа, - сказала сотниковна.
- Душа - это байка, - зашептал черт, протягивая к ней руки. - Речь идет о мент. Хватай его, вдовольняйся, иначе ловитимеш сами хвосты.
Тогда ей стало страшно.
- Не касайся меня! - закричала она, отталкивая горячие руки, брались ее обнять...
Проснулась среди ночи. Месяц густо заливал помещение, в его холодном трепете играли узорами ковры. Долго смотрела сквозь окно на те звезды в мелких стеклах, и душу ее поймав странный сожалению. Тогда она заплакала, потому что в ней собрались в этот миг все мировые боли, все горести, потому что она ощутила на душе высокое откровение, которым одаривает смертных жизнь один лишь раз.
- Я не поддамся тебе, чорте, - прошептала она, - потому что любовь святая. Я хочу жить для счастья, а не для удовольствия, ведь настоящее счастье - это как чистое небо над головой...
К ней подходил белый конь, и снова начиналась безумная погоня: мчался, как стрела, пели песни девушки, звонили колокольчики возле солнца, солнце было огромным колоколом, а седой дед держался за луч и качал тот чудесный звон. Звонил он, как на Пасху, а сотниковна опустилась на колени и возвела глаза вверх - душа ее запела вместе с девушками.
Тогда подполз к ней черный уж и стал напротив на хвоста. Ударил темной головой ей в грудь и сбросил ее с белого коня. Летела, медленно вращаясь, в головокружительную пропасть, а возле нее бежали прекрасные грустные глаза юного черта, который смотрел на нее и никак взгляда отвести не мог.
- Слушай меня, любимая, - шептал он. - Мы рождены в мир через случай: и ты, и я. Мы пришли сюда насладиться луной и солнцем, росами и деревьями... Позволь, я тебе еще одно чудо покажу...
Она сидела на пеньке, что напоминал удобный услон. Перед ней лежала поляна с темно-зеленой травой и белыми огоньками ромашек. На ней стоял черный конь, он громко заржал, а потом метнулся через зеленое поле. Подпрыгнул вверх, выше дерева, упал на колени и начал танцевать на задних ногах. Серебряные копыта высекали искры, и сотниковна зачарованно всматривалась, как конь превращается в красавца парня. Ударил парень шапкой о землю, замиготів серебряными каблуками, застукотіла земля, заплакали деревья, роняя, как слезы, листья; тогда парень упал на землю, и она узнала того ужа, который бил ее в грудь. Стиснула, чтобы не закричать, зубы и неуверенно нарисовала перед собой креста...
Шел дождь, а юный черт забивсь в угол пустиці и печально оттуда зорив. Дед высек огня, зажег трубку и пахнул дымом. В этом дыме, среди мягкого затишье пустиці, думал юный черт тяжелую думу. Залеты к сотниківни ему не удались. Все, на что был способен, выложил, и сейчас, когда в теле не было силы, его овладела скука. Сотниковна відтрутила его, это он хорошо понял, но то, что начал он свою жизнь поражением, не давало ему покоя. "Их не совсем можно понять, людей, - думал он, - ведь я для нее всего себя клал!" - "Надо было взять ее одуром", - мелькнуло ему в голове, но вздрогнул от этой мысли: не хотел быть похожим на других.
За окном шел дождь, а черт думал о сне, который увидел после последних посещений сотниківни. Приснился ему тыкву, огромный, как бочка, то тыква катился на него и едва не раздавил его. "Мне не заходило на обычные залеты, - думал юный черт, - хотелось пробудить в ней тягу к свободе".
- Таки не удалось тебе взять ту девку, - сказал, попихуючи куревом, дед. - Ибо глуп ты и бессознательное...
Со своего угла вылез домовой, зачухмарився и сел возле деда.
- Что со мной будет дальше? - сказал он. - Дом рушится, и мне уже до того безразлично становится... Дай-ка нюшку! Дед дал табака, и домовой громко чихнул.
- Вот я с малым разговариваю, - сказал дед. - Не взял-таки той девки.
"Разве она девка? - смутно думал юный черт. - Она красавица, которой мир не видел".
- Гарбузяку дала! - домовой колупнувсь в зубах. - Слышал, как бросался здесь во сне... Не с той стороны, видимо, танцевал...
"Пусть бы она была ведьма, - думал юный черт, - тогда бы мы и могли сойтись. Или еще проще: она девушка, а я парень..."
- Хотел ее уговорить, хе-хе, - захихикал дед. - А в нашем деле так ничего не возьмешь...
Гнездящихся сумерки, пыхтела люлька, а домовой чистил патичк ом копыто.
"В мире должны быть соответствия, - думал юный черт, - иначе он не будет держаться. Мир без гармонии ни к чему, потому что, когда нарушится в нем одно звено, рассыплется на мусор".
- Видимо, и в любви ей признавался, - насмешливо сказал дед. - Мол, я же черт, но не чортовая моя любовь, хе-хе...
- Я испытывал закон соответствия и гармонии, - сказал юный черт.
- Что-что? - удивленно вытаращил глаза дед. - Что-то ты заговорюєшся, парень... Закон... как ты сказал?
- Закон соответствия и гармонии, - грустно повторил юный черт. - Я не хотел ее обманывать...
Они сидели в темноте, задумчивые и понурые. Дед сосал трубку, домовой чистил копыто, а юный черт думал.
Неожиданно почувствовал - что-то странное творится с ним. Показалось ему, что растворяется в воздухе, уже растаяла одна нога и начинает оттаивать друга. С ужасом зирнув - ноги действительно исчезали, словно горел черный бумага. Хльоснув юного черта ужас, но за волну стало спокойнее. Через некоторое время он был уже саму голову, а вместо тела - черную кучку пепла напоминала формы его тела. "Как мало я жил, - думал он, чувствуя, как звуглюється его язык, - и еще ничего не успел поделать. Видимо, не годится нашему брату так восхищаться красотой - вот и совершил я что-то неладно".
По пустиці потянуло продувом, и он заметил, что ветер сдувает его сгоревшее в пепел тело. Лежала на полу сама голова. "Пусть бы осталась голова, - подумал он. - Мне еще нужно додумать одну важную мысль. Минутку, минутку, - попросил он, - я сейчас ее скажу. Нет же никакого смысла отходить, когда только пришел, когда только начал осознавать себя, нет же никакого смысла..."
Но голова его треснула, как старый горшок под тяжелым сапогом. Огромный, тяжелый ступак приналег на пустицю и растер ее в пыль. Громадное существо пронесла вслед за собой волны бешеного ветра - она спешила. Где-то громыхнул гром, а вокруг задвигалась земля.
Утром сотниковну випроводжували в монастырь. Ее посадили на вистеленого коврами повозки, и візниця ударил кнутом, погоняя лошадей. Они ехали долго, показалось сотниківні, несколько лет, а может, несколько десятков лет потому что когда панна вытащила из-под ковра зеркальце, увидела вдруг старое лицо незнакомой женщины.
- Сколько прошло времени, дядя? - спросила візниці. Тот не ответил, тогда она коснулась его. Візниця пошатнулся и свалился с передка: с витрухлої одежды выпал на дорогу давно высохший скелет.
Она, однако, не удивилась. Сошла на дорогу, и ей показалось, что увидела перед собой какое-то сияние. Свела руки, чтобы помолиться, но заметила огромного мужчину в белых розметаних одеждах - двинулся на нее, махая в воздухе огромными сапогами. Свет заливал пространство равномерно и монотонное, от того непривычно знебарвлювалися деревья, что стояли вдоль пути. Увидела, как побежали по веточках быстрые сиреневые тени, и деревья вдруг вспыхнули малиновым огнем, который сразу же их испепелил.
Тогда сотниковна увидела, что вокруг нее сгорает целый мир, она упала ничком, но еще сохранила тот миг, когда сознание напоминает вспышку молнии, которая словно застыла в небе. Пожадно впитывала все, что происходит, в глаза, потому что ей вдруг стало надо это навечно закрепить: пепел сгоревших деревьев, пепел сгоревшей дороги, скручивалась, будто истлела ткань, несколько красных гор и могучие вихри, неожиданно плюснули на нее. Она успела подумать, что все может происходить не вне ее, а в ней самой, что жизнь ее от какого времени превратилось в забвение; что она в нем, может, что-то перебачила - ее захватили быстрые палахкотючі красные крылья и подняли над землей. И когда она падала судьбы, увидела вдруг очень четко и близко от себя большие, черные, полные ясного вмиротвореного света мужские глаза, которые она знала когда-то давно, которые, возможно, и полюбить могла бы, но достичь которых так и не удосужилась.
|
|