О. С. Переломова
Статья анализирует украинский постмодернистский художественный дискурс, рассматривает языковые проявления в текстах украинской литературы структурных признаков інтертекстуальності и их разновидности.
Задачей нашего исследования является репрезентативно-фрагментарный анализ украинского постмодернистского художественного дискурса с целью выявления в нем інтертекстуальності как одной из неотъемлемых признаков художественных текстов украинской литературы этого периода.
Свое исследование мы базируем на текстах актуального корпуса украинской литературы, представленных в Малой энциклопедии актуальной литературы «Возвращение демиургов / Плерома 3’98» (проект Владимира Ешкилева и Юрия Андруховича) и взятых нами для анализа. Проект представляет современное состояние украинской литературы и феномены текущей інтертекстуальності, как отмечают сами авторы.
И структура постмодерных текстов, и языковой аспект проявления феномена інтертекстуальності в них являются сегодня актуальными для языковедческой науки, поэтому и составляют предмет нашего интереса.
Известная исследовательница украинского литературного постмодерна Тамара Гундорова считает, что интертекстуальность - только один из признаков (по нашему мнению, самых примечательных признаков) литературного постмодерна. И далее, называя другие признаки постмодерных текстов, она указывает на проявление языковой інтертекстуальності: «Вообще-то постмодернизм отмечается техникой манипуляции наративними перспективами, самопредставленням, вплоть до стирания разницы между фикцией и реальностью, гетероглосією чужих текстов, цитат, чужих голосов, языков, их гибридизацией, креолізацією т.д.»[1, 44].
Авторы проекта стремятся определить признаки постмодернизма. Так, Ю. Андрухович в статье «Возвращение литературы?»(с. 14 - 21) отмечает: «...надо знать, чем, собственно, этот «истинный» постмодернизм характерен. А он характерен тем, что: проникнуто почти исключительно цитированием, колажує, монтажує, паразитирует на текстах предшественников; абсолютизирует игру ради игры, исключив вне дискурс живу аутентичность повествования (нарратива), переживаний и настроений; ...заигрывает с массовой культурой, демонстрируя безвкусица, пошлость...; разрушает иерархию, подменяет понятия, лишает смысла, размывает границы, берет слова в кавычки, хаотизує и без того хаотичное бытие»[2, 15].
Наше внимание привлекают прежде всего структурные признаки, которые встали на «диалогичности» текстов - інтертекстуальній взаимодействия, привлечении інтекстів (цитирование, коллаж, монтаж), а также проявления семантической деформации (пошлость, подмена понятий, лишения смысла, слова в кавычках).
Среди ряда признаков постмодернизма, предложенных Андруховичем, мы выделяем те, что указывают на інтертекстуальну природу постмодернистского художественного дискурса вообще - вторичный, епігономний, імітативно-плагіативний, інтертекстуальний, клиповый, коллажный, combinatorially-компилятивный, ремінісцентний, центонічний, палімпсестичний [2, 15-16].
Еще один автор проекта Владимир Ешкилев, подавая в «Глосарійному Корпусе» понятие постмодернизма, ссылается на Же. Ф. Лиотара, который ввел в философию дискурс о постмодерн, что рассматривается как «осознание исчерпанности привычного взгляда на бытие, как на динамическое, вечно находящуюся в процессе позитивного развертывания, манифестацию первобытных и незыблемых категорий» [2, 94].
Теоретическим фундаментом постмодернизма стал постструктурализм, выступив против логоцентричної сознания, направленной на поиск истины. Он стремился выразить алогічну сущность мира с тотальным разрушением субъекта, любой целостности вообще. Зато появляется текстуальність без берегов, свободная поисковая дискурсивність вместо традиционного дискурса
Ставя под сомнение возможность «нового» в литературе, постмодернизм тем самым признает за структурную признак культурной ситуации (в нашем случае художественного текста) лапки и цитату, то есть интертекстуальность. Актуализация гротескной, смеховой составляющей в искусстве стала неотвратимым следствием разрушения империй.
Так, например, стихотворение Сергея Жадана «Преимущества оккупационного режима» уже в самом названии содержит ироничность. Он подрывает идеологическое пространство тоталитарной культуры, пародируя идеологические клише, развенчивает сакральность тестаментарно-рустикального дискурса. Достигается это применением в тексте стихотворения аллюзий, цитированием поэтической классики советского периода, обыгрыванием цитат, неожиданным сочетанием «высокого» и «низкого», возвышенного и обыденного, употреблением просторечных лексических единиц, жаргонизмов, вульгаризмов, игнорированием эвфемизмов:
1
В один из дней вернется весна.
Из южных регионов родины
потянутся птицы, и громкая
свистулька отечественной птицы
озвучит фермы и фабричные стены,
и грубый крой солдацького сукна,
и еще много всякого г...
2
Но печаль садится на поля
Нужда голімі расправляет крылья,
докиль поэт тревожно говорит ее:
я есть народ, которого правды сила;
эту женщину я люблю, она просила.
4
Сколов босые ноги о стерню,
старенький Балагур круг плетня
ячить себе, что, скурившись на корню,
лукавые дети в эту лихую годину
забыли встид, о...ли Украину,
забили на духовность и брань,
и вообще творят какую-то фигню.
5
Нуждается город . Бросив фрезу,
рабочие на заводском крыльце
строит косяки, бузять бузу,
разводят спирт, заводят варшав'янку
и, утерев сопли и скупую слезу,
маевки превращают в пьянку.
6
Село пройдет искупление эту тяжелую.
Село - это корень нации, это воды,
что двинутся берег. Молодежь на лужайке,
доверившись сельском предводителю,
заводит, обратившись к природе,
народные похабные хороводы.
8
И лишь заря над городом пролегла,
юноша взмахнет капли со лба
и молодечо улыбкой сверкнет.
Потому что несмотря на то, дала или не дала,
у счастья человеческого два равных есть крылья:
розы и виноград - красивое и полезное [2, 238].
Интертекст предстает на інтекстових внесеннях в структуру стихотворения известных хрестоматийных строк поэтических произведений П. Тычины ( я есть народ, которого правды сила) и М. Рыльского (у счастья человеческого два равных есть крылья:// розы и виноград - красивое и полезное). Діалогізуючи с поэтической классикой - апологией советского (по С. Жаданом, оккупационного для Украины) режима, поэт таким образом подает художественно-ироническую панораму общественной жизни страны в девяностых. Интертекстуальность в данном случае становится удачным приемом смещение аксиологических акцентов вплоть до полного осмеяния пафосных идеологем, которым противопоставляется эротизм как отказ от фальши, масок. «Срыванию масок» служат и другие языковые элементы стиха - вульгаризмы, жаргонизмы (г..., фигню, бузу, голімі, сопли, пьянка), то есть антипоетизми, которые акцентируют на самоиронии и непривлекательности того, что стоит за маской.
Юрко Позаяк, иронично следуя жанр японского миниатюрного тривірша (хокку), создает пародию - алкохоку:
Сегодня второй раз я
По крещатику прохожу,
И ни с кем випить...
Ах бульбашко легкая В шампанськім золотом Аристократа жизнь.
Ах как сюркоче Цикада в траве - Рубля бы не хвата...
Ах, как поет птичка,
Ах, как она поет!
Еще сто грамм закажу [ 2, 213]. «Дума про слоника» Юрка Позаяка есть віршовою трансформацией народного (львовского происхождения) анекдота про слоника, которого замучили «кляті москалі»:
Слоника замучили
Проклятые москали,
Похилився слоник
Хоботом к земле:
«Прощай же, Украина,
Ты же мой родной край!
Невинно молоденький
Слоник умирает!
Эй! Гей!» [2, 213]. Ироничным является реализация в стихи заявленного в заголовке жанра - дума. Сочетание разноуровневых стилей народного художественного творчества - низкого - (анекдот) и высокого (думового) становится средством создания иронии, бурлеска.
«Стихией украинских авторов-постмодернистов становятся словесные игры, стилизация и ироничная лингвистическая поведение - все это дает возможность выскользнуть из-под власти официальной культуры и освободиться от идолов и масок тоталитарного прошлого. Литература становится диалогичным и даже полілогічною. В ней присутствуют многообразие дискурсов, языковых форм и жаргонов, разговорная речь выполняет роль показаний, а речевой поток приобретает формы телесности» [1, 24].
Но... и за иронизмом просматривается горечь, в которой чувствуется тоска по «высоким». И тогда появляется Балагур - алюзивний образ национального певца-будителя (4 строфа). Здесь любая ирония исчезает, а вульгаризмы, вложенные в уста певца, становятся експресемами, стилистическим приемом выражения гнева на «лукавых детей», которые «в беде забыли встид», отбросили Украину, «забили на духовность и брань». Проявлением інтертекстуальності в тексте стихотворения есть аллюзия, которая включает ассоциативную диалогичность. В памяти читателя всплывают слова предостережения и заклинания Шевченко:
Свою Украину любите.
Любите ее... Во время лютое,
В последнюю тяжкую минуту
За нее Господа молите [3, 326]. Да и сам язык тоже претерпевает изменения, оказались недостаточными или скорее затертыми все те пафосные характеристики, оценки языка в тестаментарно-рустикальном дискурсе. Поэтому Александр Ирванец удается в свежих эпитетов, сочетая ироничные с традиционно сакральными (калиново-дубовая, родная, матерная) в своем«Стихи к родному языку»:
Как ты звучишь калиново-дубово,
Родная моя, моя матерная речь!
Слово мягкое, бархатное, байковое, Слово есть дедово, слово отца.
И Білодідове, и Сивоконеве, И Чорноволове, уже узаконено.
В сонном покое твой огонь едва бился. Но страху я тогда натерпелся!
Из той передряги не вышли бы мы отродясь. Кляпы, казалось в ротах у народа.
И чтобы поднять тебя с гробовищ, Стали к поединку Жулинский, Грабович
Чтобы воскресить тебя из гроба, В дело пошли камни и дубины.
Вороное черный! Зря ты крячеш. Ріднеє слово живет и есть-видишь!
Родная моя украинская речь
Жить вечно - клевая, фирменная!.. [2, 196]. Искреннее (без иронии) восхищение красотой родного языка автор передает с помощью жаргонизмов (лексических единиц молодежного сленга - клевая, фирменная), которые являются уместными інтертекстуальними вкраплениями из другого стиля, предоставляя финальным строкам убедительности звучания. Семантика принятых для характеристики языка слов дополняется коннотацией нахальства, присущего молодежи, уверенности, за которой стоит вера в бессмертие родного слова. Лексическая единица (диалектизм жие) подключает текст стихотворения до другого дискурса - живого источника речевой стихии, которая и является залогом живучести языка. Перечень имен Белодеда, Сивоконя, Чорновила, Жулинского, Грабовича - именная аллюзия. Думаем, что автор намеренно ограничивает этот перечень лишь именами строителей и защитников языка - наших современников, не прибегая к, безусловно, неоспоримых «хрестоматийных» авторитетов, акцентируя внимание на изменениях, которые произошли в украинской культурной парадигме.
Діалогізм постмодерных художественных текстов проявляется в разыгрывании литературной традиции, пересмотре канонов национальной литературы, что является важным источником живописи украинских авторов-постмодернистов. Национальная традиция при этом десакралізується. Вот как, например, подает литературный канон Ю. Андрухович:
Иван - бонвиван, франкмасон, ...
Тарас - пьяница и шланг, особенно на службе.
Панько - графоман,а Марко - гермафродит.
Панас - мудодзвін. Борис - буквоед,
Яковлевич - атеист конченый, духовидець[1, 45].
Поколение литераторов 1990-х иронизирует даже образ национального поэта, стремясь освободиться от давления тоталитаризма.
Поэтический мир Шевченко оказывается в центре скрытой полемики-игры постмодернистов с национальной классикой. Шевченко в эпоху постмодерна приобретает нового имиджа: Вот каким, например, предстает образ поэта в стихотворении Сергея Жадана:
Тарас Григорьевич Шевченко
Вздохнул важно и непричетно
Достал часы старого
И неторопливо двинулся в дорогу
Он шел торжественно тихим городом В пивных пиво пил мглистое Стрелял сигареты у прохожих Такой живой такой непохожий
Он в конце концов сбежал с постамента Своего діждавшися момента Назад бродил такой колючий И сердце волнительно билось
Девушки благовониями покрытые Просили у него закурить Им одвічав не весьма вежливо Тарас Григорьевич Шевченко
Он в конце убежал из этого города
Он исчез из сияющего месива
И в черешневій квітній пене
Его встретили первые петухи.[ 2, 237]. Разгерметизации литературы, разрушение культурного канона украинского типа літературності - конечная цель замысла произведений. Виктор Неборак создает пастиш на основе стихотворения «Мне тринадцатый проходило»:
Мне тринадцатый год шел,
глазами я ягодицы пас,
в ходе независимых нарушений масс
то утопал, то выныривал
на разных сценах, власть Советов
изучала язык, казаки
сновали Сечью, брата брат
заокеанский сжал таки
в объятиях... [1, 49].
На основе цитацій фраз-клише с Шевченко возникают зарисовки на тему общественных реалий:
Что дальше? Каждому - свое.
Кто смотрит вверх, кто вниз,
кто камень бьет, кто пиво пьет,
в кайф кому-то идет стриптиз -
мне все равно, мне
одинаково, проходят дни,
проходят ночи, я на дне...
- И не все равно мне!!![1, 52]. А братья Капрановы даже выдают свой «Кобзарь 2000», который пародирует Шевченко «Кобзарь» как величественную Книгу украинцев.
Следовательно, Шевченко становится одной из основных фигур в диалоге украинских постмодернистов с национальным писательством и самым продуктивным автором для римейков.
Александр Ирванец довершает десакралізацію национального писательства, а вместе с тем и народнопісенної творчества в «колыбельной» матери-отчизны «Айне кляйне нахтмузік»:
От Дона до Сяна Лежишь, осіянна. От Тигра с Ефратом лежишь вплоть до Осло и Баранович. Уже солнце низенько, Уже вечер близко, И я тебе, ненько, говорю по-сыновьи «спокойной Ночи...» И первое, чем ты свои глаза, словно врата, до завтра причиниш,
Давай вспомним всех, Еще не спят ции ночи, по причине, или без причины... Поэтов ты завтра вбереш и в рамы обрамиш. Только встанешь раненько с шатів тех сопли и кровь відпереш. Поэтому спокойной ночи, отчизна, спокойной ночи...[2, 195]. Цитирование строк народной песни становится средством создания горькой иронии, как и использование самого народно-песенного жанра колыбельной.
В стихотворении «Майская баллада» А. Ирванец умышленно сочетает патріотику с эротикой, таким образом иронизируя традиционную тему патриотизма. Лингвистическим же ироничной поведением является інтертекстуальне сочетание нормативной литературной речи с суржикомовною репликой героини, а также (понимаете) самого лирического героя: Май, а так, понимаете, холодно. Так, понимаете, все наоборот!.. Дорога приведет меня к больнице - В дожди розовеют ее корпуса... У меня здесь есть санитарочка Рая, В Раю для меня найдется спирт. Пойдем гулять? Рая не против. Станем в садике под деревце. Стихов читать Рая не просит. И я очень благодарен Раю за это. Рая сама будет говорить больше. Говорит: «Наравицця очень мине Американский писатель Селінжер». Знаешь, - спрашивает, - такого, или нет? Я чувствую - подхожу к краю, Уже и чертенята прыгают в глазах Я обніму санітарочку Рая Прямо в холодных и мокрых кустах. Скоро умирать я еще не собираюсь. Я еще существую,
Потому что я еще люблю Милую мою санітарочку Рая И мокрую - под ней - отечество мое [2, 196]. Ироничная лингвистическая поведение формирует уже не вербальные, а ее новые социокультурные формы. Языковые игры, а также разноголосица (гетероглоссія) языков, дискурсов, языковых гибридов, маргинальных словарей становятся отличительной чертой украинского постмодернизма, они осуществляют критику дискурса тоталитарного общества, официального лексикона советского образца. Вербальные игры фиксировали неадекватность имеющейся языка для выражения индивидуальных смыслов и чувствований, а повторы слов, нецензурная лексика цитаты цитат отражали тотальную зеркальность и тавтологічність вещания в посттоталитарном обществе. Ритмичная мелодика фразы подменяет суть а открытость фразы, к которой произвольно могут добавляться любые ассоциативные цепочки, создает впечатление виверненого наоборот гомогенизированного дискурса советской эпохи.
Суржик становится интересным как явление постмодернистской ситуации в Украине. Именно постмодернизм проявляет обостренное внимание к явлениям гибридности языка, полиморфизма языковых форм, гетероглосії дискурсов. Украинский суржик, белорусская трасянка - это те формы гибридности языка, которая своей неофіційністю, простонародністю и просторозмовністю подрывает авторитарность официального языка. В определенном смысле суржик - также открытие или нововинайдення постмодернизма.
Нечуй-Левицкий призвал брать за образец язык деревенской бабы. Вопреки этим призывам Борис Гринченко осуждал всякие формы гибридности в литературе, отмечал, что не стоит злоупотреблять «смешанным жаргоном», которым пользуется Возный из «Наталки Полтавки» Голохвастов из «За двумя зайцами». Он прокував исчезновения суржике, и не мог предусмотреть ни успеха «За двумя зайцами» во второй половине ХХ века, ни того, что может появиться литература, написанная на суржике.
Однако в постмодернистском мире контаминация, языковая гибридность становится особенно поціновуваною не только в Украине, но и, например, в странах Карибского моря, где особым простонародным вариантом английского языка, сросшейся с оригинальными языками народов этого региона (піджином), творится даже особая литература, в частности поэзия.
Проанализировав отдельные художественные произведения украинской литературы, мы пришли к выводу, что авторы-посмодерністи строят тексты своих произведений на цитаціях классики, обыгрывая, пародируя ее, аллюзиях, смешении языковых стилей, разновидностей.
Итак, структура художественных текстов украинского посмодерного дискурса в основе своей інтертекстуальна.
SUMMARY
The article analyzes Ukrainian postmodern art discourse and consider in the texts of Russian literature the manifestation of features of intertextuality and its varieties. Key words: postmodern, intertextuality, art discourse, quotation, allusion.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Тамара Гундорова. Післячорнобильська библиотека. Украинский литературный постмодерн. - К.: Критика, 2005. - 264 с.
2. Возвращение демиургов / Плерома 3’98. Малая украинская энциклопедия актуальной литературы. - Ивано-Франковск: Лилея-НВ, 1998. - 288 с.
3. Шевченко Тарас. Сочинения в трех томах. - Том первый: стихотворения. - К.,1961.- C. 362.