(6 января 1898 - 8 января 1965)
Лицо в тумане...
Чье?
И кто с кем на солнечном
герцы?..
Я сдержу свое сердце,
украинское
розхристане
сердце...
В.Сосюра-«Сердце»
... Рвали душу мою два
Володьки в бою,
и оба, как я,
кареглазые,
и в обоих еще неведомый,
неизданный талант.
Рвали душу мою -
коммунар
и
националист.
В.Сосюра-«Два Володьки»
Неужели я преступник, что
безумно
люблю свою
Родину?..
М. Волновой-«Редактор
Карка»
После самоубийства Николая Хвылевого в украинской
підсовєтській литературе наиболее интересной человеческой фигурой остался, бесспорно,
Владимир Сосюра. Подчеркиваем - «человеческой фигурой», потому как поэт-мастер
Сосюра, конечно, не относится к особо интересных среди украинских
підсовєтських поэтов, много
в чем уступая
таким мастерам, как Бажан, Рыльский и даже розтичинений
Тычина. Но ценность Сосюры не в особенностях его поэтической техники, а в
особенностях того человеческого явления украинской действительности підсоветського периода,
что представляет собой содержание его поэтического мира. Это явление нигде не оказалось так
ярко и нигде не нашел такого искреннего своего выражения, как именно в лице Сосюры
и в его насквозь личной и насквозь искренней поэзии. И именно эта искренность
поэтического высказывания Сосюры, что являет нам его таким, каким он есть, а есть он как раз
характеристическим представителем сложного и интересного типа украинского человека
підсоветського периода,- именно это и делает его особенно интересным человеческой
фигурой в украинской підсовєтській литературе, гораздо интереснее, потому
безпосереднішою, правдивее, чем все эти рафинированные желаемый цве, Рильские и Тычины.
В этом отношении указанное нами в начале преемственность
Сосюры в украинской підсовєтській литературе после Волнового не является удивительным. При
всей отличия как формата, так и самой сферы духового деятельности этих двух,
таких разных по своему характеру, индивидуальности они имеют одну и самую главную
между собой общность: они оба являются выразителями одного человеческого явления
украинской підсовєтської действительности определенного времени и оба одинаково, хоть и
по-разному, искренние. Поэтому оба они интересны, собственно, как зафиксированы в литературе
человеческие документы, звучат произносимыми историческими символами украинской судьбы
целой великой эпохи.
Что же это за явление и что в этом для нас особенно интересным?
Это - явление двоїстости украинского человека в підсовєтській
действительности, разодранной пополам двумя противоречащими между собой составляющими ее
психического естества: с одной стороны - избранной ею или привитой ей советской
коммунистической (сначала - інтернаціоналістичною, а затем -
российско-«великонаціональною») сознанием, а с другой стороны - естественно
присущим ей, но чужим этом сознании, ее подсознательным, просто человеческим
национальным чувством. Такая двойственность в массе украинских підсовєтських людей
имеет различные формы. Простейшей и наиболее распространенной из них является, пожалуй, то, что за
советской терминологии называется «дворушництвом», то есть - внешнее признание
официальной советской идеологии и ее внутреннее отрицание своей украинской
человече-национальной природой. Но в массе это явление не является чем-то особенным и
интересным, как вообще явление поверхностно-временного приспособления к существующему
состояния вещей, и не это имеем мы здесь на виду.
Речь идет о более сложную и глубокую двойственность, связанную с
тяжелым внутренним конфликтом, не обычного массового человека, что является только
пассивным объектом накинутой ей действительности, а активной творческой індивідуальности,
призванной духовно формировать эту действительность. Речь идет, следовательно, о человеке, сама
добровольно и искренне избрала своей именно советскую коммунистическую идеологию,
согласовав ее как-то из своей человеческой и национальной природой, и остается этой
идеологии и дальше искренне верной, несмотря на ее исторические метаморфозы. Но в тот
же время этот человек и пытается быть, так сказать, «честная с собой», искренне
веря или пытаясь верить в созвучность своей природы со своей идеологией,
и поэтому она не только не кроется со своей природой, а постоянно ее
наивно-доверчиво проявляет. А потому, что в украинской действительности підсовєтській
украинцу очень тяжело, даже невозможно согласовать свою человече-национальную
природу с господствующей в этой действительности советской идеологией, такой человек все время
становится жертвой острой коллизии этих двух начал в себе, и это с одной стороны
вызывает перманентный конфликт так раздвоенной человека с советской действительностью, а
одновременно - также и конфликт с самим собой во имя примирения себя с этой
явью. Это же означает не только творческую, но и лично-жизненной трагедии с неизбежным трагическим концом.
В этом, собственно, и заключалась суть трагедии Волнового, этого,
бесспорно, истинного идейного коммуниста, но и, несомненно, также искреннего
идейного украинца. Финал этой трагедии известен: Волновой-украинец дошел до
возражения Волнового-коммуниста, и тогда перестал жить Волновой вообще.
Подобно выглядит трагедия Сосюры. Разница только в том, что
Сосюра-украинец не дошел до отрицания Сосюры-коммуниста и остался жить дальше
с бременем своей двоїстости. И в этом оказалась не только разница двух разных
характеров - твердо-последовательного аскета Волнового и мягко-гибкого ніжннка
Сосюры, но также и разность двух талантов - писателя-мыслителя с
історіософічио-теоретическим наклоном и поэта-лирика с явным креном в
стихіпно-элементарную и примитивную) эмоциональность.
И интересным при этом есть один чрезвычайно характеристический для
Сосюры момент. Два Сосюры - украинец и коммунист - живут в одном Соссюре-поэты
рядом, но совсем отдельной жизнью. До определенного времени они между собой боролись,
соревнуясь за первенство, за примат одного начала над другим, но потом нашли
между собой компромисс. Этот компромисс найден на базе своеобразного разделения между ними
сфер их проявления и взаимного невмешательства в эти сферы. Сосюра-коммунист имеет в
своем владении исключительно сферу сознания, умственного восприятия действительности, в
то время когда Сосюра-украинец безраздельно господствует в сфере чувства, так сказать -
«сердечного» восприятия всего. Поэтому в каждой книге Сосюры можно сразу одним
глазом отделить «кесарево кесарю» от «Божьего Богу», так же как это можно
очень легко отделить и в каждом из его стихотворений, где оба эти
элементы есть рядом.
Они не только
взаимно не проникаются, а
даже взаимно и не прикасаются. Хотя в то же самое время оба Сосюры
полностью искренние, потому что вообще искренний Сосюра - поэт и человек. И совершенно ясно, что
советская власть не имеет каких-либо оснований серьезно обвинять Сосюру в измене
ей, ведь совершенно ясно, что своим сознанием он принадлежит ей. А что сердцем он
украинец, то это не его вина, а его... несчастье. Другое дело, что в сфере
сердца он больше на своем месте, чем в сфере ума, но это опять же не
его вина, а его несчастье как поэта по призванию.
• • •
Будучи искренним, Сосюра совсем откровенно отразил свою
двойственность и в своей поэзии. Выразительно сказал он об этом в своей найщирішій
и поэтому сразу же советской властью запрещенной книге «Сердце», в частности - в
стихи «Сердце» и в поэме «Два Володьки», что с них цитаты мы взяли эпиграфом к
этой статьи. Здесь, собственно, имеем поэтический отпечаток того болезненного единоборства с самим
собой, поединка двух Сосюр («двух Володьок») в одном лице поэта, что есть именно
поединком сознания с чувством, разума с сердцем. Сосюра определяет две противоречивые
силы в себе понятиями «коммунар и националист». И когда принять, что понятие
«националист» в підсоветській действительности на Украине тождественно с понятием
«национально почуваючий украинец», то это определение своей двоїстости Сосюрой есть
абсолютно точным. Действительно - все творчество Сосюры и даже все его личное
жизни (которое, кстати, на все 100% заполняет собой целую его творчество) - это
сплошная история этого поединка, который закончился схарактеризованим выше
компромиссом.
Этот поединок начался еще во времена революции и освободительных соревнований
в г. г. 1918-1921. Интересно отметить, что Сосюра, который именно в это время начал свое
активная жизнь, начал его добровольцем украинской народной армии во главе с
Петлюрой. Как узнаем из чрезвычайно интересных (и теперь уже уникальных)
воспоминаний Сосюры эти годы, напечатанных в журн. «Красный путь» (ч. 10
1926 г.), в армии Петлюры был Сосюра не эпизодически, а фактически в течение всего
времени т. н. «гражданской войны» на Украине (вступил он в армии Петлюры в
ноябре 1918 г. во время ее формирования, а покинул ее в феврале 1920 г. во время ее
поражения перед союзом с поляками). Оказывается, что даже знаменитые строки из
известной поэмы Сосюры «Красная зима» («На фронт, на фронт, а на перроне люди,
возле вагонов мы поем «чумака»...») и далее сцена прощания с сестрой («Круг
звонка сестра грустя стоит...») и упоминание об отсутствии матери («А мать не
пришла на бой випроваджати...») - все это взято из воспоминаний о первый отъезд
на фронт в рядах украинского «петлюровского», а не большевистского войска.
Об этом в своих уже упомянутых воспоминаниях Сосюра, описывая отъезд на фронт 3-го
гайдамацкого полка, с которым уезжал и он пишет буквально теми же словами, что
и в «Красной зиме»: «...Вагоны... Сестра моя стояла возле звонка и грустно,
грустно смотрела на меня... А мать не пришла меня провожать, потому что не знала о
отправке нас на фронт... Мы пели «чумака»...»
Более того - Сосюра несколько раз попадал в большевицьке
окружение с разбитыми отрядами Петлюры, но не только не переходил к
большевиков, а наоборот - убегал от них и включался снова в украинскую армию.
Был с Петлюрой в Галиции, был курсантом офицерской школы в Каменце-Подольском,
был даже в личной охране Петлюры (об этом, между прочим, есть упоминание не только в
помине Сосюры, а и в одном из его стихов, где говорится о том, как «груши в
Петлюры я рвал в саду»). И только после разгрома большевиками украинской армии
перед перспективой ухода в Польшу он решил остаться на Украине. А потому, что
как раз в это время большевики на Украине начали эффективно играть на национальных
струнам, признав самостоятельность Украины в «советской» форме, Сосюра перешел
до большевиков, восприняв своим сознанием большевизм как один из реальных, по
его мысли, путей украинского универсального, а следовательно, и национального,
освобождение. Тогда Сосюра был 21-летним юношей.
Позже, оправдываясь перед большевиками за этот период
своей биографии и выражая чувства своей непевности в підсоветській
действительности в связи со своей отягощенностью таким прошлым, Сосюра писал:
И пошел я тогда к Петлюре,
потому что у меня штанов не было.
Сколько нас таких у
стены
от красного шара легло!..
Мы прошли золотыми полями,
сквозь огонь и синеву прошли,
и навеки, навеки с нами
- сельдь, погоны и шлык...
В этом признанні интересным является вот мотивировка своего
пребывание в Петлюры тем, что, мол, «у меня штанов не было». И в своем
помине он тоже выставляет этот мотив, описывая нищенское состояние своей
пролетарской семьи на Донбассе, где он, тогда еще обычный донбасский рабочий,
вместе с другими подобными рабочими во время восстания против немцев в 1918 г.
вступил в армию Петлюры. Но этот мотив, когда над ним глубже застановитись, по
сути звучит не тоном обесценение идейного характера армии Петлюры в соглашение
советской точке зрения, как это внешне может показаться, а скорее как раз наоборот. Потому
когда массы солдат Петлюры,
что ложились ед
«красного шара», были нищими-«безштаньками», то это,
собственно, лучше всего опровергает советский клевету на эту армию как на
«капиталистическую», «кулацкую» и поэтому, мол, «контрреволюционную». Ведь, как
известно, воины Великой Французской революции потому и назывались «санкюлотами»,
по-французски это означает «безштаньки»... И «петлюровцы» были «санкюлотами»
украинской революции.
Но на самом деле в революционной украинской армии Петлюры
оказался Сосюра не только потому, что это была тогда армия украинских
«безштаньків». В своем помине Сосюра пишет, что его привело к Петлюре
прежде всего романтическое увлечение украинским казацким прошлым, навеянное чтением
Гоголя и Кащенко. Сосюра пишет: «Приехал 3-й гайдамацкий полк. Расстреливает каральників,
разоружают немцев, держит фронт против дончаків... Вы понимаете, как это влияет на
наивного парня, начитавшися Гоголя и Кащенко, с детства бредил грозовыми
образами казачества. А здесь она живая! Воскресла моя синяя желанная Украина,
взмахнула клинками, зацвела земля казацкими шлыками!.. И записался я в этот
полк...» Итак - привело его к Петлюры украинское национальное чувство, то есть -
украинское сердце.
При этом интересно отметить еще один момент, который рядом с
«пролетарским происхождением» Сосюры как донбасского рабочего-нищенку также
надлежащим образом опровергает советский освещение характера армии Петлюры и целого
украинского национально-освободительного движения. Оказывается, что по своим
национальным происхождением Сосюра даже не украинец. По отцу он француз.
Об этом он неоднократно вспоминает в своих стихах и в своих воспоминаниях, и об этом
также говорит сама фамилия «Сосюра», что является лишь українізованим французским
фамилией, которую носит целый ряд известных ученых-французов, в частности - славный
лингвист из Женевы, профессор Фердинанд де Сосюр. Мать же его, согласно воспоминания
Сосюры была мадярка. И тот факт, что такой «интернациональный» мішанець стал
украинским патриотом, влюбленным в «заветную синюю Украину», за которую он ушел
добровольно воевать в рядах украинской революционной армии, а затем стал
украинским поэтом, да еще и украинским «националистом», - этот факт говорит
о широте размаха и глубину содержания украинского национального движения на Украине
и его универсальный, а не узко «шовинистический» (по большевицкой версии)
характер.
Что же привело Сосюру до большевиков? Сам Сосюра в своих
воспоминаниях, а также и в своих произведениях пытается доказать, что он всегда был
большевиком и, будучи в Петлюры, просто не знал, что «петлюровцы» бьются за
другие цели, чем большевики. На самом же деле это надо понимать только так, что те
лозунги, которые выставляли для обмана масс большевики во время революции на Украине,
были, собственно, связаны с
теми идеями национального и
социального
освобождение, за которые боролась украинская армия во главе с
Петлюрой. Поэтому-то и боролся в ней Сосюра. До большевиков же его привело просто
холодное осознание катастрофы поражения украинских освободительных соревнований и
расчет на новые возможности развития украинского национального жизни и
осуществления своих идеалов в підсовєтських условиях. А в связи с этим пришла и
определенная «переоценка ценностей» и принятия новой веры, в центре которой все-таки
осталась неизменной одна ценность - «синяя желанная Украина».
Конечно, в отношении конкретной формы украинского
освободительного движения, воплощением которого тогда была украинская армия Петлюры, переход
Сосюры до большевиков в то время был, как бы там не было, все-таки актом предательства.
И мы не беремся здесь ни осуждать, ни оправдывать за это Сосюру. Судить
кого-то за прошлое с позиций современности очень легко, и очень тяжело при этом
судить справедливо. В любом случае тот факт, что, перейдя к большевикам,
Сосюра принес с собой в сердце и свою «заветную синюю Украину», перед которой он и
здесь остался «честным с собой», говорит за то, что не какие-то низкие личные
интересы привели его к большевикам, а таки желание жить и работать для
Украины на Украине. Его творческая деятельность для Украины на Украине в
підсовєтських условиях является проречистим доказательством этого. И когда даже ставить вопрос
об этом не как о предательстве, а об ошибке, имея в виду трагический финал
деятельности Украины всех этаких Сосюр на Украине, то и в таком случае тяжело
нам здесь делать им свой осуджувальний упрек. Ибо только представим себе Украину в
підсовєтських условиях без Сосюр с их двойственным жизнью и творчеством, а Сосюр представим
на эмиграции. И тогда спросите себя: должен был Сосюра выбрать эмиграцию из
армией Петлюры за границу, чтобы стать здесь эмигрантским эфемерным «поэтом-вождем»
для утешения влюбленным в свои героические позы спасителей «чести мундура» и...
собственного живота, муссов таки остаться в роли раздвоенного на «два Володьки»
украинского підсовєтського поэта, самим фактом своей раздвоенной творчества
питая невщухлий национальный фермент в гуще своего підсовєтського народа?...
А при этом надо еще иметь в виду, что, по сути, выбор
Сосюры, хоть и не осознанный, был выбором каторги вместо свободы, ибо чем иным,
как не моральной, а в конце концов и физическим каторгой является роля украинского
підсовєтського поэта с клеймом вчерашнего «петлюровца» и с бременем любви к
Украины в сердце?.. О своем позже бедственное положение в підсовєтській действительности в
связи с усилием искренне совместить в себе украинца с большевиком Сосюра прозрачно
намекал в эпилоге поэмы «Тарас Трясило» такими строками:
А потом - горе через край
за то, что верил я в слова
и большевика от украинца
никак не мог я оторвать...
Далее мы остановимся подробнее над тем непостижимым для
позасовєтської человека ужасом положения Сосюры в личной и творческой жизни на
підсовєтській Украине, что, по нашему мнению, делает совершенно излишним некий «суд» над
Сосюрой и Сосюрами в эмиграции. Тем временем укажем только на один момент, который
раскрывает перед нами трагедию души Сосюры в связи с переходом к большевнків.
Этот переход Сосюра пережил чрезвычайно болезненное, чувствуя это так, как может
чувствовать только честный человек, что приняла не милое ее сердцу, но подсказано
жестоко-безжалостным расчетом решения. Для него, подобно как и для
Волнового, чей путь к большевнків шел тоже через измену своему сердцу, это
было равнозначно с убийством чего-то дорогого, родного. И подобно тому, как
Волновой в своей потрясаючій новелле «Я» обрисовал свое становление большевиком
в образе убийства родной матери, Сосюра свое становление большевиком рисует как
убийство родного брата:
Навел на мушку знак трезубца,
нервно оддало в плечо...
Как молитвенно сложились губы,
и по щеке слеза течет!..
Раскинул руки.- «Мама, мама!»
А брат милый, нежный мой!
Это же я окоченевшими
руками
попал в голову тебе.
Как темно накренилось небо,
и мчатся міліярди душ...
Ну что скажу теперь о тебе,
когда домой я приду?..
Лежит. А в небе - воронье
и дороги дальний шум...
Целую родные губы, синие
и на огонь бегу, бегу...
А гривы волнами на ветру,
доисторический в небе крик.
Пусть пули воют темно и хитро,-
теперь я, ребята, большевик!..
И такого символического убийства родного брата требовал от
Сосюры не только сам момент перехода к большевнків, но и весь его дальнейший
путь в роли украинского підсовєтського поэта. Поэтому в своей поэтической деятельности он
должен был постоянно «расстреливать»
словами свое «петлюровское» прошлое, «петлюрівщину» вообще и самого себя в ней.
Таких «расстрелов» себя среди произведений Сосюры 1921-1931 гг. e очень много. Такими
произведениями-«расстрелами» полные его три тома собранных и изданных произведений по 1930 г.
этот период. И не всегда это были только произведения, написанные на прямой заказ. Время
«расстреливал» себя Сосюра и совершенно искренне, веря или стремясь верить в превосходство
выбранной его умом коммунистической идеи над чувством своего сердца.
Ярким произведением такого характера являются, напр., поэма «ГПУ»,
темой которой является именно расстрел ГПУ атамана «петлюровских» повстанцев. Веря искренне
в том, что в советской форме вырастает новая, и то реальная, а не созданная в мечтах,
Украина, на фоне которой борьба «петлюровцев» уже бессмысленно-ненужной, поэт
оправдывает расстрел атамана, образ которого, даже и в этой поэме, получается
все-таки героическим.
В таких же произведений принадлежит также и громкая своего времени
«Ответ» Сосюры на «Послание» Маланюка. Ответ этот достаточно
ругательно-непристойное и в художественном понимании слабая. Она, собственно, является сплошным
стихотворным «розумникуванням» человека, не столько уверена сама в своей
позиции, сколько пытается себя же в своей «убежденности» убедить.
Особое место среди произведений Сосюры такого характера занимает
поэма «Тарас Трясило». В свое время это произведение (появился он в 1925 г.) был
незаурядным событием в тогдашней украинской підсовєтській литературе как первый
сочинение на тему с исторического «казацкого» прошлого Украины, считавшейся тогда
самой по себе «петлюрівською» темой. Но в этой поэме, безусловно, прямое
заказ власти, Сосюра взялся «расстрелять» ту казацкую романтику, которая привела
его когда к Петлюре, Пытаясь переоценить с советской «клясової» точки
зрения национальные своему содержанию события украинского прошлого, Сосюра написал, по
сути, не историческую поэму, а своеобразную травестію исторической темы. Отдельные ее
места звучат просто юмористически. С Тараса Трясила сделал Сосюра какого
«коммунара» казацкой эпохи, а национально-освободительную борьбу против казачества
польского господства подал в виде некой социальной півбольшевицької
революции. При этом все наперчено такими невкусными анахронизмами, что за этим
всем почти полностью потерялись одиночные действительно поэтические места поэмы. Действительный,
специяльно протипетлюрівський характер этой поэмы подчеркнуто особенно в вполне
агітковому эпилоге, что заканчивается такими строками:
Петлюра! Я теперь красный!
Услышь же мой кровавый смех,-
пришли мне из-за границы
пять тысяч гривен боевых!..
И все же даже и в таком произведении рядом с типичной ул.советской
пропагандой в стихотворной форме (которую, правда, легко всю отделить от того, что
есть в поэме от поэзии, то есть - от сердца) не обошлось без того, что зазвучало
для власти «националистически». Как само это произведение, так и популярный в свое время
советский украинский кинофильм, сделанный по этому произведению (этот фильм, собственно, и
спопуляризував этот в общем неудачное произведение), позже были запрещены.
И рядом с такими проявлениями, выражаясь обобщением
самого Сосюры - «первого Володьки», Сосюры-коммуниста, верного советской власти,
в это время обнаружил себя в полном цветении и настоящий Сосюра-поэт, что им был
«второй Володьки». И это, собственно, этот «второй Володьки», поэт искреннего человеческого,
и поэтому украинского, сердца, стал любимцем украинской читательской массы на
підсовєтській Украине, в частности - молодежи, который вошел в историю украинской
литературы не как «советский поэт», а как украинский поэт.
Надо отметить, что первое десятилетие советской власти на
Украине было тоже двойственным по своим объективным историческим характером. И в этот
двойственный время существовали все объективные основания не только для примирения и
сожительство вместе и украинского, и коммунистического начал в людей типа Сосюры, но
и для победы украинского над коммунистическим, для триумфу «второго Володьки».
Такая победа в это время постепенно в Сосюры и произошла. Когда мы возьмем сегодня
три тома написанных им за это время произведений, то мы видим ясно, что писаные, так бы
сказать, «кровью сердца» и поэтому некоммунистические (а среди них - даже и
националистические без кавычек) произведения этого периода преобладают не только качественно, но и
просто количественно. Правда, большинство этих произведений - это т. наз. «упаднические»,
пессимистические, а также - эротические произведения. Но в условиях советского
«социалистического заказа» поэтам, что должны писать обязательно на политические
темы, само отсутствие политической тематики является политикой, которая звучит викликаюче.
Так звучат и все тогдашние стихи Сосюры о любви и смерти, о тоске и отчаянье
и различные «пьяные» признания.
В частности эти «упаднические» произведения Сосюры характеристические в
смысле проявления того душевного безысходности, в котором чувствовал себя поэт даже в те
относительно удовлетворительные годы «нэпа» и «украинизации». Поэт неоднократно высказывает
даже свои самоубийственные настроения. Причем эти настроения также связаны с тем
политическим прошлым, которое не дает спокойно жить поэту, чье сердце ранено до края
этим беспокойством. Он пишет:
Я не могу и спать от ран, не дает мне жить прошлое. Все
чаще смотрю на наган, все страшнее мне его дуло...
Правда, эти настроения тесно переплетены с любовными настроениями,
но в свою очередь и любовные настроения просякнені мотивам любви к Украине.
Целый же ряд «упаднических» произведений Сосюры того времени имеет
прямое политическое звучание. К таким произведениям относятся прежде всего те, что посвящены
теме ворожости поэта в отношении великого города, который он рассматривает с
позиций разочарованного в нем «мужика». Когда же учесть
российско-колонизационный характер большого города на Украине, в частности специяльно
упривілейованого ул.советской властью в сравнении с украинским селом, то станет
понятно, почему именно такой город на Украине было чужим Сосюре и почему он был в
конфликте с ним, стоя на позициях украинского «деревенщины». Конечно, такие
настроения Сосюры были не так протиміськими, как протиросійськими. В конце концов, это видно
хотя 6 из того, что в то же время Сосюра высказывал такие совсем не протиміські
настроения:
О, далекие бородатые дядьки мои!
Вы наивны, вы родные, как дети...
Надо нам в города, заводы идти,
чтобы научиться уміть и хотеть...
Вообще же протиміські настроения Сосюры тесно переплетались с
модными тогда и разрешенными как последовательно-коммунистические настроениями против
капиталистических «нэповских» (допущенных большевиками вследствие их
временной «новой экономической политики») элементов города. Собственно, в форме таких
выпадов против «нэпа» и «нэпманов» и выступал тогда Сосюра против «новых»
российских господ украинского города, господствующих над крестьянской Украиной. Такими
выступлениями полное собрание стихотворений Сосюры «Город», где особенно характеристическим в
этом отношении является программное стихотворение «Город» с таким выпадом против «нового»
городского господ:
Я не знаю, кто кого морочит,
но я бы нагана в руки взял
и стрелял бы в каждые жирные глаза,
в каждую бы шляпку и манто стрелял...
Но наиболее характеристическими для Сосюры - «второго
Володьки» - в это время были прямо таки националистические мотивы. Причем - сочинения по
такими мотивами не были в то время даже жадною «ересью» со стороны Сосюры. В годы
«украинизации» они были не только разрешенными ул.советской цензурой (печатались
на первых страницах ведущих советских журналов Украины), но и отражали
тогдашнюю (правда, коварную) политическую линию советской власти на Украине. Так что
за них Сосюра не имеет никакой вины перед ней.
К таким произведениям относятся такие, как «Сад», написанный на тему
успехов украинского национального жизни в период «украинизации», «Украина моя»
- на тему любви к Украине и желание борьбы с ее отсталостью, «Слезы»
(«Польша и Русь собирали силы») - об исторической судьбе Украины и ее будущее, «И
снова дни рыжие и бурые» - поэтический призыв к украинскому активизма и другие. В
этих произведениях рядом с настроениями, соответствующими также и тогдашнему
советско-коммунистическом трактовке украинского национального вопроса, есть
настроения, которые не только соответствуют, но и буквально тождественны настроениям таких
националистических сред тому же времени, как, напр., «Вестник» Донцова.
Разве не могли бы прикрашувати страницы первого попавшегося
националистического издания того времени таковы, напр., строки Сосюры:
Руками собственными тюрьму
творили мы себе извечную.
О, будьте прокляты, кому
обратно возвращено лицо!
Брать нас брали на
штыки
за слово, правдой окутано...
Вы же понимаете - века
не знали мы, чьи мы дети!...
Или такое еретическое в підсовєтських условиях вопросы, как:
Неужели нельзя, народ мой,
всем сказать, что ты есть ты,
что страшно нам на тихие воды
через кости твои идти!...
Особенно ярким в этом смысле произведением является неоконченное
поэма того времени «Мазепа», из которой напечатано было лишь два большие отрывки в
журналах «Жизнь и Революция» и «Литературная ярмарка» за 1929 г. Написана в
пляні прямого противопоставления «Полтаве» Пушкина (хоть за тему взято
передполтавський период жизни Мазепы), эта поэма является одновременно своеобразным творческим
«извинением» поэта за «Тараса Трясило». Поэма представляет собой поэтически-романтический
рисунок биографии Мазепы с целью исторической реабилитации великого украинского
гетмана в опінії воспитанного на русской тенденційній лектурі украинского
підсовєтського читателя. Поэма определенно протиросійська, хоть в опубликованных
отрывках подается еще только молодость Мазепы в роли пажа при польском
королевском дворе, задолго до его стыка с Россией как гетмана Украины. В
сцене бред молодого Мазепы, раненого в поединке с польским магнатом,
Сосюра подает видение целой судьбы Мазепы, назначенного самим Богом стать защитником
Украины и от Польши, и от Москвы. Еще в детстве
он, наученный матерью
(она подается в
поэме как воплощение украинского
совести Мазепы), уже хорошо знал,
как
Украину захлестнул поляк
и, словно оводы те злые,
ее обсели москали...
И еще в польском королевском дворце, терзаясь совестью
от неисполненного долга перед Украиной, о чем ему напоминает призрак матери в
горячке во время мучений от ран, он полон жажды действия для Украины:
Я хочу быстрее отсюда
отблагодарит москалю и ляху,
что мой народ ведут на плаху
под смех царя и короля!..
В вещем сне он видит свое будущее:
когда крови густое вино
польется в степях широких,
где пойдет царь неудержимым
шагом
«в Европу прорубать окно».
Он слышит, царь идет по нему,
в груди вязнут каблуки,
так тяжело дышать старом...
Почему ты пришел к моему дому,
северный вору? Почему?..
..Но в ответ пушки
гремят под стенами Полтавы,
и заглушает крики «слава!»,
языков движение раскаленный ядра,
могучее и радостное «ура»...
Мать же, увособлення украинского совести Мазепы и носитель
тенденции автора, говорит Мазепе:
Будь защитником Украины,
что на сабли точит рала.
Тебя народ и Бог выбрали.
Надень шлем и меч возьми,
стань во главе, подними восстание,
хоть и чека тебя за это
страшная дорога Моисея,
доносы, предательство и изгнание...
...Любой факелом новых дней!
Пусть ты сгоришь и ветра смех
развеет пеплом надежды,-
тот не живет, кто жить не умеет
с темной душой раба.
Жизнь - это вечная борьба,
и только сильными народы
куются в нации, идут
сквозь бури в радостные походы,
прокладывают для потомков путь...
Или это не строки из поэзии «Вестника» Донцова? И это не то же
именно, за что в свое время (три года перед написанием этой поэмы) Сосюра так
позорил Маланюка в своем «Ответе»? Здесь, собственно, выразительное
продемонстрировано двойственность Сосюры. Сочиняя сознанием «первого Володьки»,
преданного советской власти коммуниста, он написал «Ответ», где в
неприличный способ копирснув копытом и Мазепу, а сочиняя сердцем «второго
Володьки» - написал апотеозу этом же самом Мазепе...
Бесспорно - сознанием своей в підсовєтських условиях Сосюра
никогда не только не был националистом, но даже не имел тенденции к этому.
И перед, и после написания таких националистических произведений, как «Мазепа», он дал
немало несомненных доказательств такой своей верности советской коммунистической, а
позже - й российской «великонаціональній» идеологии, что в конечном
итоге это полностью сводит на нет стоимость его националистических выпадов.
Но все же как человеческий документ, как свидетельство непереможности украинской
национальной стихии, что живет в украинском сердце підсовєтського украинца
наперекор его сознательном наставлению, - это вещи, которые относятся к нашему
национального украинского актива.
Собственно - позасвідомість и даже протисвідомість
украинского «национализма» Сосюры, его стихийная сердечность - крупнейший для
нас позитив Сосюры как выразителя того украинского человеческого явления підсоветської
действительности, которое нас особенно интересует. Сердце, украинское сердце «второго Володьки»,
действительно, как он сам его назвал, - «розхристане». Еще более верно
охарактеризовал себя в этом отношении Сосюра в другом месте:
У меня на фуражке звезда п'ятикутня,
а на сердце - тьма...
[...]
***
И вот неожиданно во время последней войны снова, хоть
несравненно слабее, послышался голос этого измученного сердца. Произошло это вне
Украиной, в далекой чужой Башкиры, где Сосюра оказался в положении своеобразного
підсовєтського «дипи», то есть - будучи эвакуированным большевиками из Украины в
1941 г. Потеряв Украину, что
оказалась под немецкой
оккупацией, большевики уже не имели оснований бояться в Соссюре «второго
Володьки». Наоборот - они его теперь стали нуждаться. И это, собственно, они сами
вызвали снова к жизни этого недобитого «второго Володьку», заставив его,
на этот раз уже на их прямая задача, говорить искренне от сердца, говорить так,
чтобы это говорило в других украинских сердец. Просто - сердце «второго
Володьки» было мобилизовано большевиками как сила, способная мобилизовать чувства
украинских масс, оставленных под немцами и тех, что оказались в советской армии
или на положении советских «дипи» и которые имели теперь воевать за Украину...
большевиков.
Сосюре было разрешено писать о том, что перед тем было
запрещено даже вспоминать и за что, собственно, его и было доказано террором к
безумия. Разрешено писать про свою «заветную синюю Украину», о свою искреннюю
любовь к ней, свою мечту о ее волю. Причем разрешено было писать о
все это напрямую, без подмены понятия Украины понятием надоевшей підсовєтським
украинцам «социалистической родины». Разрешено писать об Украине «вообще»,
чтобы среди украинцев можно было сеять иллюзии о каких-то якобы изменения
большевистской политики в отношении Украины и ловить искренние украинские сердца на новый
крючок.
В последствии имеем пару книжечек стихов Сосюры, выданных в Уфе
и Саратове, где находились в 1941-1943 годы украинские підсовєтські «дипи». И эти
книжечки полные таких стихов, которые сегодня можно без изменений печатать в каждом
украинскому «діпівському» издании в эмиграции, как высказывания типичных для
протисовєтських «дипи» настроений. Такова, напр., книжечка с названием «В час
гнева», что ее можно бы назвать также «В час щирости». Кроме нескольких стихотворений,
по советским стандартом по долгу посвященные «кесарю» и «кесаревом», в
всех остальных речь идет о вневременную порабощенную и стремящуюся освобождения Украину,
о патриотическую жертвену любовь к ней поэта и о борьбе украинского народа
с оккупантом. И самое главное - о оккупанта говорится нимало (за редкими
исключениями) намека на то, о каком именно оккупанта идет речь: о немецкого
фашистского или российского советского? Так же говорится и неозначено
об желаемую поэту будущую волю Украины: о «волю» в большевицькому
смысле, о свободе в понимании украинском, самостійницькому? Действительно, в
этом случае можно бы еще раз повторить слова Сосюры из книги «Сердце»:
А вы догадайтеся, дорогие,
которую я Украину люблю?..
Конечно, во всех этих стихах нет ни следа чего-то
протисовєтського. И даже
нет каких-либо оснований думать, чтобы
автор их какое-то протисовєтське наставления мог иметь. Нет. Он только использовал
данную ему возможность не говорить в этих стихах о своем сознательно-умственное
наставления, которое, без сомнения, осталось отдано-советским, и говорил только
о непосредственно-искренние чувства своего сердца. Эти свои стихи поэт в одном месте
так и характеризует, как
подарок Украине
сердца бедного моего.
В сравнении с произведениями «второго Володьки» до сталинского
«перелома» эти стихи буквально невинные. Но в сравнении с предыдущим периодом
творчества Сосюры также и само объективное звучание этих стихов в підсовєтській
действительности стало иначе. То, что раньше звучало невинно, теперь в этой действительности
стало звучать как не знать какой «национализм». После того, как по расправе с
всеми проявлениями украинского мышления И чувства в 1933-1937 годы речь о любви
до Украины без обязательного «национальная по форме, социалистическая по содержанию»
стала запретной ересью, разрешение говорить об этом хотя бы в Уфе был незаурядным
«либерализмом» со стороны большевиков, а использование этого разрешения со стороны Сосюры
было немалой смелостью...? Нет - наивностью...
Действительно, так искренне использовал Сосюра период вынужденного
военными обстоятельствами большевицкого «либерализма» только в своей сердечной
наивности, а ни в коем случае с какого-то сознательного наставления. И, почувствовав себя
в своей родной стихии, Сосюра вплоть до 1947 г. включительно творил такие искренние «подарки
Украине сердца бедного» своего. Такими подарками изобилует также и послевоенная уже
сборник стихов «Чтоб сады шумели», которую даже по случаю юбилея 30-летия
литературной деятельности Сосюры было «удостоено» т. наз. «Сталинской премии». И
в этом сборнике помещено было также написан еще в 1944 г. стихотворение «Любите Украину».
Но здесь большевистская игра в «либерализм» кончилась. Украина
снова оказалась прочно в большевицьких руках, и украинский патриотизм, даже
ограничен только обычной любовью к Украине, стал для большевиков
опасным. Начался спешный отворот назад, на старые и устойчивые позиции
безоглядного уничтожение всего украинского, И тут пришла очередная и, может, уже
последняя, большевистская «операция» сердца Сосюры...[...]
***
Действительно - вся эта т. н. «дело Сосюры» в связи со стихотворением
«Любите Украину» звучит сегодня действительно трагическим «мементо» для Украины в
СССР. Подумать только: украинцам на Украине запрещается, как не знать какой
«преступление», ничто иное, только всего лишь любить свою родину. И это в то
время, когда их заставляют не только любить, а просто обожать оккупанта Украины
- Россию!..
Правда, любовь в СССР всегда считалась чем
«преступным». Вопрос Волнового в его новелле «Редактор Карка» - «Неужели я
преступник, что безумно люблю свою Родину?» - мучило підсовєтського украинца
уже в самом начале підсовєтського периода истории Украины. Но долгое время это
вопрос стоял только в связи с проблемой коммунистического
интернационализма, а не
в связи с
российским советским
национализмом[...]
Василий ГРИШКО
Из кн. В. Сосюра. «Осуждено и запрещено».
Нью-Йорк, 1952